Ольга Степнова - Своя Беда не тянет

Дверь открылась, зашла Марина. Видимо, у нее тоже было «окно», и она не прочь была снова оказаться со мной наедине.

— Ой, — округлила она красивые глазки, — бутылочка! С мешком!

— И наперстком, — закончил я за нее. Мне надоело радоваться чужой наблюдательности.

— А зачем? — спросила она.

Глупо было надеяться, что учительница музыки и рисования знает то, чего не знает Женька Возлюбленный. Ничего не ответив, я вышел из учительской. Если честно, я боялся нахамить Марине. Марина не виновата в том, что она смазливая блондинка, а у меня стойкая аллергия на смазливых блондинок. Вот только Беда этому не верит.

В пустынном коридоре меня осенило, что за бутылкой, судя по тому, как она любовно изготовлена, должен кто-то прийти. Идея посидеть в засаде мне не понравилась, но, похоже, это был единственный способ установить хозяина загадочного устройства. Я направился к туалету, размышляя о том, явится изобретатель за своим шедевром или нет. Я так погрузился в проблему, что поймал себя на том, что бормочу под нос как городской сумасшедший. В конце концов, я решил: это глупость — сидеть в засаде, да еще во время урока, и зашел в сортир по прямому назначению.

Когда я собирался выйти из кабинки, скрипнула дверь. Я понял, что в туалет зашел кто-то еще. Я вскочил на унитаз, чтобы внизу, из-за перегородки не было видно моих ног, и проклял свою инициативу по поводу добротного ремонта школьных туалетов: в пластиковой кабинке и мечтать не приходилось о щелях, у меня не было ни малейшего шанса подсмотреть, кто это зашел, и что он будет делать.

Их было двое.

— Ну, — сказал один голосом Игоря Грибанова из мужского одиннадцатого «в» класса, — давай!

— Слушай, — кому принадлежал второй голос, я не смог определить, средненький такой был голосок — никакой, — ты это, подожди до завтра, завтра все сразу принесу.

— Сколько ждать-то можно? В долг не дам.

— У меня аванс завтра, я в хлебном киоске ящики таскаю.

— В долг не дам.

— Может, это возьмешь?

— Откуда у тебя?

— Нашел.

— Ладно, давай.

Они зашуршали чем-то. Я подскочил на унитазе в полный рост, чтобы поверх перегородки увидеть, чем они там обмениваются, но опоздал. Грибанов уже выходил из туалета, я видел только его крупную руку на ручке двери, сильное плечо и светлый затылок. Грибанов был одним из первых, кого я зачислил в мужской класс. Его мать оказалась самой настырной, самой энергичной, и самой платежеспособной из родительниц. Она перечислила на расчетный счет столько спонсорских денег, что Ильич, довольно потирая ручки, сказал: «Давай, Петька-Глеб, набирай свой пацанячий класс, а там посмотрим, что с ним делать».

Грибанов — патологический красавчик. Высокий блондинчик с темными глазами, атлетически сложенный. От него потеряла голову вся женская половина школы, включая юных учительниц младших классов. Умненький до безобразия, он легко шел на золотую медаль, при этом особо не утруждаясь. То, что другим медалистам давалось упорным трудом, Грибанов делал как бы между прочим. И все же, он меня настораживал, этот Грибанов, мне всегда казалось, что у него двойное дно. Особенно, когда он смотрел на меня насмешливо, всем своим видом говоря: «А какие ко мне претензии»?

Сейчас идут уроки, Грибанов никогда не прогуливает, значит, он попросился выйти, чтобы переговорить с этим хлюпиком, который стоит ко мне спиной.

Пацан был в потрепанной джинсовой куртке, штанцы у него тоже знавали лучшие времена. Что за делишки у него с Грибановым? Грибанов сноб, его мало интересует бедное население школы.

После того как дверь за Грибановым закрылась, пацан долго хлебал воду из-под крана. Я наблюдал за ним, стоя на унитазе. Наконец, он оторвался от воды и… нагнулся.

И тут я сделал ошибку. Я выскочил из кабинки в полной уверенности, что поймаю его с поличным: шарящего под батареей в поисках бутылки. Только пацан оказался проворней. Когда я схватил его за шкварник, он с самым невинным видом завязывал шнурки.

— А че? — поднял он на меня тупенькие глазки, оказавшись Ванькой Глазковым из девятого «а». Они все умели делать такие тупенькие глазки; все — такие как Ванька, в драненьких курточках и старых штанцах. Это Грибанов принадлежал к касте «Какие ко мне претензии?», смотрел насмешливо и высокомерно.

— Не это разыскиваешь? — я стукнул его по плечу бутылкой, злясь на себя за то, что не смог подождать секунду и удостовериться, что он шарит под батареей, а не у себя в шнурках.

— А это че? — уставился Глазков на бутылку.

— Бутылка, — усмехнулся я. — С мешком и наперстком.

— Ага, — кивнул Ванька. — А я-то тут при чем?

Я отпустил его, развернулся и ушел из туалета.

Это было второй моей ошибкой. Я должен был вытрясти у этого Ваньки все карманы, я должен был вытрясти из него всю душу — за что он задолжал Грибанову, что нашел, что отдал, что взял взамен? Хотя, тут и ежу все было ясно. Только не мне.

Я шел по коридору, когда задребезжали оконные стекла, а цветок на подоконнике затряс широкими листьями, словно решил станцевать цыганочку. Двери классов стали открываться одна за другой: кто-то поспешно, кто-то вразвалочку, но абсолютно все привычно начали эвакуироваться. Дети — с радостью, учителя — с легкой паникой. Коридоры заполнились гомоном, у раздевалки закрутилась толпа, и баба Капа, тихонько ругаясь, начала метать в окошко дубленки и шубы. От учеников к учителям и обратно перекатывались веселые фразочки типа: «А сегодня десять баллов обещали!», и «Вот увезли алтайскую принцессу археологи, теперь трясти будет, пока не вернут!»

Я усмехнулся, действительно, по городу ходили байки, что землетряс — это месть богов за то, что сибирские ученые откопали на Алтае мумию принцессы и увезли ее в институт для изучения.

Мимо меня вприпрыжку, а не с пятки на носочек, промчался уже одетый Ильич. Он крикнул:

— Петька, отдай телефон! Я без него как без рук!

Я поплелся за всеми на улицу. Надеюсь, Женьке не придет в голову выскакивать из сарая, а то от его вида народ убежит обратно в школу — это тебе не принцесса алтайская, а обитатель подвалов Возлюбленный.

Я послонялся вместе со всеми во дворе, толчков больше не было. Следующий мой урок — физкультура. Если не перестанет трясти, то прогоню пацанов по стадиону бегом, а девицам… девицы пусть отдыхают.

— Петька, у тебя сарай открыт, замок на одной скобе висит, — ко мне подошел Ильич, он растирал руками красные уши, видимо, впопыхах забыл натянуть свою черную шапочку.

— Черт с ним, с сараем! — отмахнулся я. Посвящать Ильича в то, что я пустил пожить к себе бомжа, я пока не собирался.

— Петька, дай телефон! — жалобно попросил Ильич.

— Я не Петька. И я потерял телефон.

— Как потерял? — Ильич оставил в покое свои уши и уставился на меня испуганно и удивленно.