Ольга Степнова - Уж замуж невтерпеж

– Закрывал.

– Значит, они были там, когда мы потом напоролись на мертвого охранника.

– Почему?

– Потому, Балашов, что раз кухня была закрыта и на твой ключ, и на щеколду изнутри, значит, они были там. Сам подумай.

– Черт, а как же они потом попали в дом и вырубили свет?

– Ты тормоз, Балашов. Мы не посмотрели парадную дверь. Значит, она открыта и они курсируют через черный ход кухни и парадную дверь. А я ноги ломала, в форточку лазила.

– Точно, я видел у парадного сильно утоптанный снег, думал, там Мороз топтался! А это они...

– Они? – напряглась Кира.

– Их двое, – объяснила я, глядя на нее в упор. – Мужчина и женщина.

– Мы нашли за...

– Балашов, передай мне кусок осетрины, я голодная как десять Дедов Морозов!

Балашов положил мне на тарелку огромный кусок осетра.

– У Иван Палыча в...

– Балашов, подай мне грибочков!

– Мы думаем, – не унимался Балашов, передавая мне какие-то невиданные фаршированные грибы, – что Виктора и всех остальных убила Тамара с подельником. Ведь теперь она богачка, – усмехнулся он. – Тебя облапошили, Кира, ты осталась ни с чем, как и я! Зачем ты это сделала? Может, Виктор тебя как-то заставил?

– Как-то заставил, – чересчур старательно кивнула Кира.

– Впрочем, это ничего не меняет, – осадил себя Балашов, подошел к открытому окну и прикрыл его.

С Балашовым кашу не сваришь. С ним не пойдешь в разведку. С ним детей хорошо воспитывать. Легко и спокойно. А у Тамары что-то с ногами, она, кажется на инвалидности, и вообще – приличная женщина...

– Вы пожалеете, – злобно сказала Кира.

– О чем пожалеем, Мырка? – спросила я, глядя в упор ей в глаза.

Кира пошла какими-то пятнами, будто давно и безнадежно была больна псориазом.

– Что ты сказала? – приглушенно спросил Балашов.

И тут дверь гостиной кто-то сильно дернул снаружи. Я поняла, что выражение «сердце ушло в пятки» – не образное сравнение. Я подумала, что каким бы сильным и страшным ни был твой враг – лучше видеть его в лицо. Неизвестность способна довести до истерики, и даже до самоубийства. Наверное, об этом подумал и Балашов. Он быстро повернул ключ, распахнул дверь и пафосно крикнул «Заходи!», как кричат в старых фильмах «За Сталина!»

В коридоре было темно. В гостиную никто не вошел. Мы ничего не увидели и ничего не услышали. Я поняла, что выражение «волосы встали дыбом» – тоже не преувеличение.

Кира вдруг сорвалась с кресла и с такой скоростью бросилась в черный коридор, что идея поставить ей подножку опоздала на множество мгновений.

– Стой! – Балашов ринулся за Кирой.

Отличная идея просидеть в гостиной до утра с треском провалилась. Я побежала за Балашовым, с трудом набирая скорость, как заезженный автомобиль. Кто, куда, и зачем бежал – понять было трудно, и я решила про себя, что как обычно, добегу до рубильника и включу свет. Пусть Балашов ловит Киру, если оно ему надо.

Привычным движением я рванула рубильник, но за секунду до того, как голубой свет залил коридор, кто-то больно перехватил мою руку.

Кто-то больно перехватил мою руку и заломил ее за спину.

– Не дергайся, – сказал мужской голос. – А то так прострелю чердак, что ставни закроются. – Голос довольно заржал над своей шуткой.

В мой висок уперся холодный металл, наверное, это дамский браунинг – убойной силы никакой, грохнуть можно, только если стрелять в упор. Убийца, за которым мы носились всю ночь, стоял у меня за спиной, и я не могла его видеть. Я подумала, что могу умереть, так и не узнав, как он выглядит.

Зато его хорошо видел Балашов. Он стоял на ступеньках, внизу, заломив Кире руку так же, как кто-то заломил ее мне. На его лице промелькнули эмоции в последовательности – удивление, ужас, ярость, и вновь удивление. Кира смотрела на меня с усмешкой.

Я думала, что следующий – это Балашов. Но тот, кто сзади решил, что следующая – я.

– Пора знакомиться, – сказал голос. Он был молодой, наглый, и какой-то жирный. С таким голосом уместно зарабатывать на жизнь в службе «Секс по телефону». – Пора. А то эти дурики меня достали. – Кира усмехнулась, и я поняла, что про «этих дуриков» было сказано ей. – Они носятся по дому как парочка вонючих собак, которые не могут взять след. Если бы я хотел, то давно прибил бы обоих. – Голос опять омерзительно заржал, но его слова вселили в меня надежду. Раз не хотел прибить раньше, может, не захочет и сейчас. Руку было очень больно, а еще было больно шею, потому что он давил дулом в висок, а я, сопротивляясь нажиму, смотрела не в сторону, как все нормальные заложники, а вперед, чтобы видеть Балашова и Киру.

– Слышь, толстый, – сказал голос, будто жирно намазал блин маслом, – отпусти девушку, она не твоя. А то я пристрелю эту клушу, она мне не очень нужна.

Балашов не пошевелился. По-моему, он не понял ни слова. А может, сделал вид, что не понял? С чего ради он должен меня спасать? Ведь Кире можно все, может быть ей даже можно быть Мыркой?

– Слышь, толстый! С тобой я должен поговорить. Отпусти Кирку и пойдем наверх, а то я грохну эту мымру, мне от нее одни хлопоты.

Балашов сменил лицо олигофрена на вполне вменяемый вид. Он не просто отпустил Киру, он оттолкнул ее от себя, давая понять, что не изменит свое решение.

– Урод, – фыркнула Кира, потирая руку с красным пятном в том месте, где ее держал Балашов.

Пуля в висок откладывалась на неопределенное время. Я понимала, что она не отменяется, а просто откладывается. Ведь я не нужна этому мягкому знаку, этому грамотею, я не нужна ему – от меня одни хлопоты...

– Наверх! – приказал голос сзади.

Мимо нас прошла Кира, за ней Балашов. Больно толкая в спину, неизвестный мучитель повел меня вслед за ними. Кажется, предстоят разговорчики. Может, он врет, что я ему не нужна? Пока я у него на прицеле, Балашов будет плясать под его дудку. Во всяком случае, он совсем меня не боится, и даже не подумал обыскать. А у меня в карманах просторного Кириного костюма много интересного: записка, странный большой пистолет, и... паспорт Виктора.

Он толкал меня вверх по ступенькам, я опустила глаза и увидела остроносые сапоги-казаки, не по погоде легкие, в нелепых металлических клепках, со скошенными каблуками и шпорами. Пижон шизанутый. Только такой шизанутый пижон способен резануть по горлу от уха до уха.

В гостиной мирно сопел Дед Мороз. Лежал он как-то не так, как его уложил Балашов. Кажется, руки были вдоль тела, а теперь на груди, как у покойника. Было некогда думать об этом, тот, кто сзади, пихнул меня на стул, и, держа у виска пистолет, пристроился позади, как вышколенный лакей. Кира плюхнулась в кресло, Балашов с прямой спиной присел на самый краешек стула с другой стороны стола.

– Ну, Мырка, все пошло не по-нашему! – начал мой конвоир. – Ты все перепутала, а я бегаю и правлю твои ошибки!