Ю_ШУТОВА - Человек, который так и не приехал

А Энди может по три раза за вечер, когда со мной, домой позвонить. И не то, что приняла ли мама таблетку или не забыла ли она поужинать, нет. Из ума она пока не выжила, ужинать не забывает и таблеток, вроде, никаких не ест. А просто, не скучно ли ей там одной дома, чем занималась днем, устала или нет, читает или теликом разминается, и вот есть такой фильм интересный, он сейчас только вспомнил, завтра вечерком вместе посмотрят. А то вот сегодня на уроке один лоб здоровый обозвал график гиперболо̀й, это, говорит, «гипербола̀», сколько лет мусолим одно и то же, а у него все «гипербола̀». Смешно, правда?

На третьем месяце наших отношений, Энди решил меня матушке своей представить. Я, честное слово, чуть не уссалась, такое чувство, что я – кобыла, и меня барышник на базар вывел. Сейчас будут в зубы заглядывать и репицу щупать, годна ли лошадка в хозяйство, подойдет ли для прынца нашего. Я даже со страху насморк подхватила. В ноябре это не диво, но я уверена, что со страху. Нос красный, распухший, гундосый, заплывшие глазенки слезятся, а там и горло подтянулось в общий строй, захрипело-засипело. Но это меня не спасло, казнь была отложена на пару недель.

И вот сакральный день настал, меня ведут на закланье. Встречу высокие стороны назначили в забегаловке «Балканские специалитеты» за квартал от старого города среди веселеньких желтеньких и розовых пятиэтажек, что в шестидесятые строили для местного рабкласса, а позже отдали понаехавшим приезжантам. Я, как было велено, пришла аж за двадцать минут, выбрала лучший из пяти возможных столик, тот что у окна с видом на улицу. Уселась, заказала, пока суть да дело, бокал белого вина, домашнего. Кислятина убогая. За стеклом турчанки толстые в ближайший супермаркет спешат, велики катятся, челы с работы разъезжаются, трамвай проскользнул. Жду. Народу в кафешке кроме меня трое: двое маляров что ли, в комбезах слегка подмазанных краской, эти пиво у стойки пьют. И еще один кадр. Старый тощий дед-трансвестит. Сам выбрит слегка, седая щетина на подбородке и щеках кустиками, но глаза и губы накрашены. Причем так, будто школьница-малолетка красилась, морщинистые веки голубенькие, губы малиновые, кривовато прорисованные. Стрижка короткая, седым ежиком. Юбка длинная мятая, сверху какая-то фуфайка трикотажная, бесполая и бесцветная, на шее пластиковые розовые бусы, каждая бусина с грецкий орех величиной. Сидит за соседним столиком, чашечку кофе в ладонях греет, а ладони – заскорузлые, ногти с траурной каемкой, такие крестьянские мосластые руки. Вот он сидит и сам с собой жеманится, то зеркальце вытащит, посмотрится, то помаду в пальцах покрутит и в ридикюльчик допотопный бабушкинский спрячет, то плечиками пожимать примется и с воображаемыми друзьями похохатывать. Совсем ку-ку, короче.

И вот, наконец, вижу сквозь свое отражение в стекле, тормозит красный опель Энди. Он сам вываливает и, обойдя свою машинюшку, открывает пассажирскую дверь. Явление Мамы. Среднего роста, фигуристая мадам, блондинка загорелая, зад обтянут красными леггинсами, сверху курточка молодежная, красная же, расстегнутая, капюшон с меховой оторочкой под песца. На грудях, на розовой маечке – надпись «Magic moments». И сапожки с опушкой. Красивые такие, коротенькие. Я бы сама такие носила с восторгом упоения. Стрижечка модная, асимметричная, все на один бок. Ухоженная дама околобальзаковского возраста. Но я смотрела на нее сквозь последний свой щит, сквозь окно забегаловки, как на огнедышащего дракона, что вот-вот откусит мне бо̀шку. Она вошла первой. Я поднялась. Но Мама направилась к соседнему столику, к этому сухостою старому, трансвеститу. Я обалдела, она что перепутала нас сослепу, решила, что ее Энди встречается с этой.., с этим… Мама, протянув руки и улыбаясь приветливо ко̀злищу спятившему:

– Амалия, дорогая…

Ко̀злище, восстав, скрипуче:

– Тереза, детка…

И давай, перегнувшись через стол, щечками прикладываться. Я стою, челюсть как об колени брякнула, так там и болтается. Энди заходит. Ну думаю, счас тоже на шею козлетону вешаться будет, а тот его по головушке огладит и ласково так, в глазки заглянув: – «Здравствуй, малышок, писюленька моя ненаглядная…» Но Энди маму под локоток и нежно от старикана оттаскивает. В мою сторону.

– Познакомься, мама, это моя подруга Бригитта.

Все положенное по протоколу мы совершили: улыбались друг другу лучезарно, щечками потерлись, причмокнув, за руки подержались. Ни дать, ни взять, – счастливое воссоединение семейства после долгой разлуки. Уселись, меню изучили, заказали себе каких-то колбасок, бутылку рислинга. Пауза повисла. Ну думаю, сейчас-то и начнется. Будут меня, сироту, пытать расспросами, где училась, где крестилась. Но нет. Пани Тереза начала мне про сынулю рассказывать. Я услышала еще одну версию туманной юности Энди, в чем-то она пересекалась с известной мне по личным впечатлениям, в чем-то с тем, что он мне поведал, но были и абсолютно новые подробности.

Выяснилось, что среди его дарований главное – писательские способности. Да ладно, Энди – писатель! Я вспомнила мое появление в театральном кружке, пиэсу , кою он нам выкатил, и скандал, что учинил, не получив мгновенного признания.

Пока я пережевывала эту инфу, к нашему столику подрулил допивший свой кофе Амалия. Снова был произведен ритуал объятия-чмоканье-ручканье. И Амалия уплыл прочь с нашего горизонта, надеюсь, навеки. Видя мое неприкрытое недоумение, Энди пояснил, что этот откровенно слетевший с катушек дедок – мамино активитэ̀ , она устраивает культурный досуг всякого социально-опекаемого старичья, концерты, танцы, экскурсии, лекции о любви и дружбе и тому подобное. Амалия – один из ее подопечных.

Через час с небольшим наши посиделки закончились. Ну и славно, я, честно говоря, подустала держать спину и лицо. Мы с Энди оплатили счет четко пополам. Пани Тереза небрежно бросила на стол чаевые, три евро мелочью. Я проводила их к машине и долго махала вслед рукой, утирая скупую слезу. Шучу.

***

Итак, что мне открылось нового в моем обожаемом Энди: он – писатель. Нет, не так. Вот как надо: он – Писатель. Все что есть на свете эндинова, все или с большой буквы, или одними большими буквами. С придыханием. Свято. В очередную совместную среду я стала потихоньку вытягивать из него сведения. Аккуратненько так, издалеча. Вот, говорю, хочу что-нибудь новенькое почитать. Он так удивленно:

– Почитать? Да ты вообще, по-моему, ничего не читаешь. Я у тебя и книг-то не видел.

Ну это он зря. Книги у меня есть, целая дюжина. Давно покупаю только те книги, я имею в виду, в бумажном виде, которыми реально хочу обладать. Чтоб они у меня стояли здесь на стеллаже всегда, вечность. А не просто прочитать и забыть. Просто почитать, я в электронную книжку накачаю. С ней удобно, можно на ярком солнце, а можно в полном мраке, и свет включать не обязательно, в кровати, например. Но когда Энди приходит, я, естественно, в постели носом в страницу не утыкаюсь, среды и пятницы – не библиотечные дни. Вот он меня с книжкой и не видал ни разу. Но зачем же такие скоропалительные выводы делать: «не читаю, и книг у меня нет». Вон стоят на верхней полке, выше зайцев: «Двенадцать вечеров» – японские сказки, старая, зачитанная-захватанная, ее мне в детстве папа на ночь читал, там сказочки еще те, про лешего-тэнгу и водяного-каппу, про ведьм с фиговой тучей глаз на икрах ног, про хитреца и мошенника Хикоити, в самый раз перед сном маленькой девочке почитать, обожаю ее; «Сирано де Бержерак», я Ростаном в подростковом возрасте зачитывалась, даже французский стала учить, чтоб в оригинале промусолить, я его наизусть помнила почти целиком; «Старшая Эдда», издание подарочное, красивое, бумага, рисунки, супер; Гессе «Игра в бисер», еще там разное.