Маша Стрельцова - Как растлить совершеннолетнего, Или Научи его плохому!

— Ты что, едрить твою, идиот, что ли? — раздался крик водителя. — А ну живо девку отпусти!

«Спаситель!» — в приливе благодарности подумала я, почувствовав, что горло мое свободно.

— Выпустите меня, никуда я с вами не поеду, — прохрипела я.

— Вот как надо, едрить твою, нечего следы оставлять! — нравоучительно сказал водитель, перегнулся ко мне и ловко облепил мое лицо мокрой тряпкой. Да еще и ладошкой придержал.

Я гневно забрыкалась, вдохнула, — и почувствовала, что мир резко сузился до размера одной черной точки. А потом и ее не стало.

Вокруг был нежный весенний сад, залитый неверными предрассветными лучами. Я шла по каменной узкой тропинке и безотчетно улыбалась — настолько чудесно было все, что меня окружало. Цветущие яблоньки и черемуха, а вот и кустик сирени за поворотом. Ой! — а это что? Под кустом можжевельника сохранился островок снега, искрящегося своей белизной, и прямо из него росли подснежники. Я присела около них, зябко поежилась, когда крупинки снега коснулись босых ног. Легкий ветерок коснулся бледно-золотых венчиков, и цветы приветственно кивнули мне.

— И вам здравствуйте, — нежно улыбнулась я. Последний раз подснежники я видела много лет назад, когда жила в деревне у бабушки.

И я снова побежала по каменной дорожке, отчего-то зная, что я теперь буду приходить сюда и любоваться этими нежными цветами. Бежала, с удовольствием ощущая какую-то неимоверную легкость, босые ноги лишь слегка касались земли. Такое я последний раз тоже испытывала только в детстве, когда была еще слишком мала, чтобы пресловутые 9 же заставляли меня твердо ступать по земле.

Отчего-то в моей душе был такой мир, какого я еще никогда не испытывала. Я до краев была полна нежным и безмятежным счастьем.

Впереди послышался стук шагов по камню, и я пугливо ринулась за куст белой сирени. Мало ли кто там. Капля росы, пахнущей свежестью, упала мне на щеку, я дернулась от холода, и с потревоженных веток упало еще несколько капелек. А из-за поворота вышел Димка.

— Магдалина, — тихо позвал он.

Я отчего-то молчала, жадно рассматривая строгие черты его лица. Такие похожие на черты Дэна. Только вот Димка, а не Дэн — моя половинка.

На лицо упала еще одна капелька.

Теплая.

— Магдалина, — снова позвал он, обогнул куст и принялся стирать с моего лица слезинки.

И я уткнулась в его плечо, настоящее, твердое — и заплакала.

А он ждал, пока я успокоюсь, и гладил меня по голове.

— Я теперь всегда буду с тобой? — подняла я на него мокрые глаза.

— Не совсем, — печально улыбнулся он. — Не время пока. Спаситель тебе послан сверху.

И он поднял глаза на предрассветное небо.

Я поглядела — и обомлела.

На фоне зари отчетливо виделся волк с двумя ангельскими крылами за спиной. То, что крылья были ангельские — я поняла сразу. Ибо ни у кого в подлунном мире не может быть крыльев столь белоснежных в своей чистоте. Словно хрустальная вода горного ручья. Словно лик Христа. Словно бесконечная нежность истинной любви.

Димка осторожно коснулся губами моей щеки и я прикрыла глаза.

А когда я их открыла — ни сада, ни Димки не было.

Я огляделась по сторонам и поняла — вот теперь я точно сплю. The Matrix has you. На самом деле я лежу в своей чудесной кроватке, и мне всего лишь снится сон о том, что я лежу на земле в лесу. Ну как я могла там оказаться, сами подумайте? С логикой у меня вроде неплохо, поэтому ответ был очевиден — я сплю.

Я еще раз окинула окрестности зорким взглядом и заметила кой-какие несущественные детали.

Лежала я на рельсах, которые отчего-то ощутимо подрагивали, а из леса ко мне трусил волк, правда без крыльев. Я утомленно прикрыла глаза.

Матрица имеет меня.

Волк внимательно меня обнюхал, лизнул и сел рядом, напряженно глядя на меня.

— Ты б хоть зубы чистил иногда, — сварливо выговорила я ему.

Вернее — я попыталась это сделать. Но не смогла.

«Матрица», — отрешенно подумала я и прикрыла глаза.

«Какая к черту тебе Матрица, ты ж под фризом, дура!» — рявкнул внутренний голос.

«Под фризом?» — лениво удивилась я и пустила вдоль тела Силу. Через мгновение меня словно холодной водой окатили, аж зубы застучали б, если б они могли это делать. Увы, под фризом человек может только видеть и слышать. Все остальные функции — недоступны.

Рельсы дрожали все ощутимее и ощутимее, и я уже слышала некий шум.

«Ну чего ж ты, корова, разлеглась-то, — рыдал внутренний голос, — ползи, родная, ползи!»

«А кто мне глаза открыл, что я под фризом? — злобно осведомилась я. — Ты под фризом умеешь двигаться? Я — нет!»

«Ну так сделай что-нибудь!!! — заверещал голос. — Что, долго фриз снять, что ли???»

«Без водки, Силой снимать — минимум полчаса! — отрезала я».

«Н так хоть попробуй!!!»

Я закрыла глаза, прислушалась к шуму крови в венах и стуку сердца, открыла дверцу в душе и выпустила Силу, наказав ей убрать все зерна фриза из моего тела. И она потекла, медленно, но верно разъедая сковавшую мое тело заморозку. Очень медленно…

«Доволен? — холодно осведомилась я, — А теперь не мешай мне!»

«Ты что-то придумала? — с надеждой, больше смахивающей на подобострастие, спросил голос».

«Помолиться вот надо перед смертью, — вздохнула я и деловито забубнила: — Отче наш, иже если на небесех…».

«Господи, — подвывал голос. — За что, Госсподи! Я ж еще молод и почти красив!»

«Погоди, — изумилась я. — Ты что, парень?»

«А… ну не знаю, — смутился голос».

«А чего тогда от мужского имени вещаешь?»

Голос явственно шмыгнул носом и возмутился:

«Слушай, мы тут помираем, а ты пол мой выясняешь. Совсем сбрендила, да?»

Я скосила глаза вправо — Божечки, поезд-то уже показался!

«Все, отстань! — твердо сказала я. — Ибо настал час последней молитвы».

И тут волк, до того спокойно сидевший рядом, решил меня съесть. Он раскрыл свою пасть, сроду не чищенную колгейтом, и вцепился зубами в мое плечо.

Господь милосерден — под фризом не чувствуется боли. Я услышала лишь, как треснула ткань халата под его зубами, он глухо зарычал и трусцой побежал вдоль меня.

«Кусочек послаще ищет, — понял внутренний голос».

Волк тем временем ухватился за лодыжку и принялся тащить меня в лес. Разумное желание — я бы тоже не захотела обедать на пути у мчащегося поезда. Однако шло у него это дело с трудом, он пыхтел, ворчал, скулил, и периодически посматривал мне в глаза с некоей укоризной.

Последнего я совершенно не понимала, ибо дело двигалось.

«Поднажми, родной, — лихорадочно взывал к нему голос. — Немного уж осталось!»

«Странный ты, — осудила я его. — Ну вытащит он меня из-под поезда — так все равно ж это из огня да в полымя!»