Михаил Шаламов - Строгий заяц при дороге

Я попытался унять противную дрожь в руках, взял со стола и тщательно вымыл под краном свои вчерашние бокал и тарелку с прилипшими к ней остатками салата. Протер шарфом дверные ручки, которых касался руками. Не хватало мне только обвинения в убийстве! Так, что еще? Взяв со стола флакон с недопитым «Шипром», я выцедил его на сидение стула. Теперь и овчарки меня не унюхают! Пустой пузырек—в карман. А в пепельнице я, помнится, вчера оставил окурок… Кажется, все!

Стараясь не смотреть на труп, на багровые сгустки в светлых волосах, я по краешку ковра прошел в спальню. Там, на широкой кровати разметалась в тяжелом одеколоновом сне Ульяна.

Вот, значит, как… Игорька я никогда не любил. С ним был связан далеко не самый приятный отрезок моей биографии. Но я знал его с детства, а друзей детства терять всегда тяжело, даже если они тебе и не друзья больше.

Я уже стоял в дверях, когда меня пронзила нежданная мысль: «А ведь ты поступил, как скотина последняя, Максуд Александрович! Милиция все равно будет тебя искать — не прошел незаметно твой вчерашний визит — и доставишь ты только лишнюю мороку милиции». Это заставило меня вернуться в комнату. Двигаясь, как сомнамбула, я зацапал потными руками зеркало и полированный стол, шкаф и экран телевизора, перетрогал все бутылки и рюмки. Нет, никто не обвинит меня в трусости или подлости! Вот так.

Из автомата на углу я позвонил в милицию. Будет лучше, если оперативники приедут до того, как проснется Ульяна. А то наделает девка каких-нибудь глупостей.

— Ваша фамилия? — раздался в трубке голос выслушавшего меня милиционера.

— Аблакатов, — ответил я и скорее повесил трубку. Нет, не избавиться мне сегодня от гадкого чувства. Но Зуева я не жалел ни минуты. Дрянь был парень. Когда перед уходом в армию я оказался в безвыходном, по моему мнению, положении, Игорек предложил мне долю в своем «деле». В те годы в самом разгаре был джинсовый бум, и Зуев, вовсе не обделенный от рождения предприимчивостью, делал на штанах свой маленький бизнес. Он тогда вкалывал разнорабочим в типографии и завел там нужные знакомства. По его просьбе молоденькая дурочка из цинкографии изготовила для него клише с рисунком «лайбла» фирменных джинсов «Вранглер». Почему я назвал эту девицу дурочкой? Да потому, что, вкусив запретного плода, она начала изготавливать для себя на работе всякую всячину и на этом погорела. А Игорек остался в стороне, чистеньким. Ничто не мешало ему делать оттиски с этого клише на коже, а готовыми «лайблами» украшать зады дешевых польских джинсов. Фирменные «флажки» вышивала ему гладью другая дурочка. Таким образом, Игорек имел с двух дур приличный капиталец. Впрочем, почему только с двух? Ведь те, кто выкладывал за зуевский «самопал» по две сотни, были нисколько не умнее подружек Игорька. Да и я был ничем не лучше этих недоумков, когда взялся за двадцать процентов с оборота продавать для Зуева эти штаны. Если бы не армия, не знаю, до чего бы я на этом поприще докатился!

У Зуева был несоветский талант заставлять на себя работать. Был у него нюх на деньги, изворотливый ум, было кое-какое обаяние. Он слыл красивым парнем, и девчонки ходили за ним табуном; дружков себе подбирал по принципу обратной пропорциональности веса кулаков и головного мозга. А вот теперь и его собственный многохитрый мозг лежит на истоптанном ковре красной слякотью — значит, не сработала в чем-то зуевская система и не понадобятся ему больше его несоветские таланты.

Утро едва перевалило за девять часов, а на рынке уже вовсю шла торговля. Огромные тетки-колхозницы ворочали мешки с картошкой; терпеливые «божьи одуванчики», словно рыбаки у лунок, хохлились над кучками моркови и свежей, не поддрябшей еще редьки; знойные горбоносые дети гор в дорогих шапках бойко жестикулировали над россыпями южных яблок, хурмы, мандаринов и других субтропических разностей.

Под пышным холмом енотового меха были густые черные брови, две широко расставленные карие черносливины, крупный классический нос с горбинкой, усы. Еще ниже — мягкая шведская дубленка задумчиво-сиреневатых тонов, еще ниже — гора крупных желто-зеленых грейпфрутов и скромная бумажка: «5 РУБЬ КИЛОГРМ».

Я протянул Гиви пригоршню мятых купюр и, старательно подмигивая ему разными глазами, изъявил желание приобрести у него два ведра отборных грейпфрутов. И только тут я хватился: оба Аськиных ведра остались стоять в прихожей покойного Игорька. А Гиви долго смотрел на меня, наливая нос и белки глаз пунцовым соком. Потом он нащупал на вершине фруктовой пирамиды крупный тяжелый плод и бросил его мне в лицо.

Очнувшись, я понял, что лежу на снегу. Яростный профиль грузина нависал надо мной, а в глазах читалась такая ненависть, что оставалось только надеяться, что у него нет при себе кинжала.

— Цудиа, — сказал я по-грузински. — Мцива. Ме тавс цудад вгрдзноб!

В глазах Гиви промелькнуло удивление. Он, конечно, никак не ожидал услышать в далеком уральском городе от человека негрузинской национальности знакомые слова.

— Шеидзлеба? — вежливо спросил я, делая попытку подняться. По лицу моего победителя было видно, что он усиленно соображает. Я уже встал на ноги, а он так и не решил еще, что ему со мной делать.

— Так вы разменяете мне «десятку»? — спросил я еще раз, наглея от безнаказанности.

— А вам действительно нужно от меня только это? — голос у Гиви был хриплый и недоверчивый.

— Конечно, только разменять. А к грейпфрутам у меня аллергия.

— Так вы не из этих?..

— Из каких «этих»? — я все более и более убеждался, что резать меня сегодня не будут. — Извините, я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

Гиви на что-то решился и с виноватым видом начал отряхивать с меня снег.

— Бодиши! — бормотал он. — Извините, я обознался. Я думал, вы тоже из тех!

Я вытащил носовой платок и стер с лица грейпфрутовую мякоть. Глаза щипало. Сопровождаемый раскаявшимся Гиви, я добрел до колонки и, нацедив воды, умылся. Под правым глазом набух синяк. Этот грейпфрут явно стоил пять рублей в одиночку.

— Арапери, — сказал я грузину, трогая синяк пальцем. — До свадьбы заживет. Кстати, ра гквиат?

— Гиви, — сознался Гиви. — Гиви Цибахашвили. А вы что, бывали в Грузии?

Я честно рассказал ему, что не бывал, но в армии служил вместе с симпатичным парнем из Гори. Я учил его говорить по-русски, а он преподавал мне грузинский язык.

Мы познакомились, и у меня хватило времени посетовать на то, что дома я совсем почти разучился говорить по-грузински. Мой Гиви совсем сомлел и заявил, что он — мой большой должник и докажет делом, что грузинское гостеприимство — не просто красивая легенда. Препоручив фрукты стоявшему рядом пожилому соотечественнику, Гиви почти силком потащил меня в прирыночный ресторан «Богатый урожай».