Эльвира Барякина - Нежное притяжение за уши

— А что ваша подруга? — тихо спросила Машуня.

Та плотно сжала губы, прищурила глаза.

— Подруга? Незадолго до свадьбы она вдруг стала отговаривать меня… Постоянно твердила, что от этого брака нечего ждать, кроме несчастья… А на девичнике вообще заявила, что моего жениха ждет смерть. Я просто вышла из себя, наорала на нее… Мне почему-то казалось, что она имеет какие-то свои виды на моего Стасика… — Оксана тяжело передохнула, спрятала лицо в ладонях. — В общем, когда моего мужа убили, в отчаянии я подумала, что она должна быть причастна к этому, и на допросе у следователя обвинила ее.

Машуня все это уже знала, но как-то все равно поразилась.

— И вас теперь гложет совесть?

Бурцева уронила голову на грудь.

— Вы знаете, доктор, сколько дают за убийство? Ей ведь теперь грозит до пятнадцати лет!

Она окончательно поникла и тут, наконец, расплакалась.

— Что я наделала?! Доктор! Я ведь понятия не имею, кто совершил это преступление на самом деле! Меня предупреждали, а я не захотела слушать! Но я не могу отказаться: меня же тогда привлекут за дачу ложных показаний!

Машуня сжала ее пальцы.

— Ой, ну не надо плакать! Ведь все это еще можно исправить!

— Как?! Как?! — не унималась Оксана.

Машуня полезла к себе в сумку, где у нее имелся Уголовный кодекс настольная книга всех адвокатов.

— Вот, посмотрите! Примечание к статье 307. Свидетель освобождается от уголовной ответственности, если он добровольно до вынесения приговора суда заявил о ложности данных им показаний.

Оксана судорожно сглотнула.

— Что вы говорите?

— Если вы признаетесь следователю, что напрасно обвинили свою подругу, вам ничего не будет!

… Они расстались совершенными друзьями. Сияя, Машуня пожала Бурцевой руку. Та совала ей свою визитку, все еще благодарно лепеча:

— Вы бы знали, доктор, как вы мне помогли! Я совершенно измучилась… Я вам настолько благодарна! Если что-то будет нужно, звоните в любое время! Ох, я сейчас же выезжаю в город и отправлюсь в прокуратуру сознаваться.

Федорчук всю жизнь был умным, перспективным и оправдывающим самые смелые ожидания. Но теперь фортуне надоело его баловать, и она повернулась к нему своим прелестным задом.

Надо признаться, что на этот раз Иван круто облажался: он засадил не того человека. Несколько свидетелей показали, что видели Маевскую во время фейерверка: она стояла рядом с молодоженами в обнимку с бутылкой «Мартини» и восторженно радовалась каждому новому залпу. Очевидцы утверждали, что она была настолько пьяной, что не смогла бы попасть и пальцем в небо.

Как ни крути, выходило, что Ноннино пророчество сбывалось… Федорчук должен был ее отпустить. Он понимал, что так надо, что это справедливо, но у него просто рука не поднималась подписать нужное постановление. Ему все казалось, что не сегодня-завтра он раздобудет какое-нибудь уличающее ее доказательство. Но видимо, следовательское чутье бессовестно его подводило.

Кроме того дело о раскрытии нападения на Николая Соболева тоже не трогалось с места: у Ивана просто времени на него не хватало. Он неоднократано собирался хотя бы почитать показания потерпевшего, с горем пополам взятые Миндией, однако так ничего и не сделал.

Снедаемый этими соображениями, Федорчук пытался позвонить Машуне: она исчезла в неизвестном направлении еще с самого утра, и это тоже было нехорошо и неправильно. Видит Бог, Иван очень старался быть современным и лояльным мужчиной, признающим за слабым полом права на самоопределение, но древние инстинкты были могучей, и они требовали, чтобы он знал все: где его любимая, с кем и по какому-такому стечению обстоятельств.

… Машуня позвонила ему уже вечером.

— Федорчук! — радостно позвала она. — Как руководитель нашего романа требую твоего прибытия на свидание в семь вечера под памятник Минина. Форма одежды караульная. Выражение лица принципиально радостное.

— Маша! — воскликнул Иван, но она не дала ему договорить.

— Мне сейчас некогда, я звоню по чужому сотовому, так что пока.

От того, что она все-таки не забыла о его существовании, у Федорчука несколько потеплело на сердце. Он сложил в ящик стола пухлую папку с уголовным делом и потянулся. Мозгам надо было на что-то переключиться, чтобы завтра со свежими силами вновь взяться за штурм чужих преступных замыслов.

В этот момент в дверь осторожно постучали, и в кабинет вошел Миндия с печатью скорби на изможденном лице.

Такие вещи пугали Федорчука.

— Что-то случилось? — мгновенно напрягшись, спросил он.

Но горский князь лишь помотал нестриженой башкой.

— Нэт, шэф, всо нормална. Я вот вам опыс вэщдоков прынес.

Иван благодарно кивнул и сунул бумаги под стекло.

— А что же ты такой расстроенный? — на всякий случай осведомился он. Все-таки мало ли чего бывает у людей?

Миндия трагично шмыгнул носом.

— Шэф, у мэна родылса ещо адын сын!

— Ба! Поздравляю! — протянул ему руку Федорчук.

— Спасиба, — с бедой в глазах отозвался Миндия. — Эта уже третый… Шэф, а пайдемтэ са мной водку пить?

— Э-э… Мне к Маше надо зайти, — попытался оправдаться Федорчук.

Гегемоншвили сочувственно посмотрел на свое руководство.

— Толка обязатэлно скажитэ ей заранэе, что ваша бабушка была сумасшедшая! — посоветовал он.

— Чего?! — обиделся Иван. — Чего ты несешь-то? Она была нормальной старушкой!

— Эта нэ важна! Проста эсли вы так скажитэ, то Марыя нэ будет вас зват жэниться!

— Естественно! Зачем же тогда врать?

— Вы нэ понымаете! — страстно вокликнул Миндия. — Нужна как бы мэжду прочим сдэлать тонкый намек, что ваша бабушка считала сэбя… ну, напрымэр, царыцей полэй кукурузой. Умная дэвушка сама поймет, что дэтэй от вас рожат нэ надо!

— Как это не надо?! — разгорячился Федорчук.

— Как-как? В цэлях экономыи, — объяснил Гегемоншвили. — А то вам алымэнты прыдетса платыть. Нэ повторяйтэ моих ашибок!

— Ну, Миндия… Ну ты… — Федорчук даже рукой махнул, не сумев подобрать нужного слова. — Я пошел, в общем! Кабинет запрешь, ключ на вахту, понял?

Гегемоншвили кивнул. Он еще раз убедился, что его начальник — само благородство. Это качество его безмерно восхищало, но самому становиться благородным Миндии не хотелось. У него и так было мало денег.

Машуня ожесточенно собиралась на свидание. Все ее вещи были выкинуты из шкафа и разбросаны по письменному столу, стулу и дивану. Сама же она старательно в них копошилась, прикладывая к груди то одну одежку, то другую, страдала и бестолково торопилась.

— Дочь, — позвала ее мама, возникнув на пороге Машуниной комнаты, — ты почему мне ничего не рассказываешь?

Та подняла голову. Ее несколько насторожили заискивающие нотки в голосе мамы. Это было на нее не похоже. И на всякий случай Машуня приготовилась к отпору.