Нина Васина - Красная Шапочка, черные чулочки

Потом соберу. Сейчас мне не помешает какая-нибудь мебель.

– Ты плетешься, как больная! Может, вызвать врача? – посочувствовала Нара, когда я опять присела на ступеньку – в третий раз подкосились ноги на лестнице в подвал.

– Только не врача! В крайнем случае – следователя. Куда вы меня привели? Это называется – чистое место?

Неуверенно останавливаюсь в проеме, осматривая свалку пыльных продавленных кресел, висящие на стенах раскладушки в паутине, огромный торшер со шляпой мухомора.

– Я сказал «чисто» в смысле – никаких прослушек! – объясняет Ося.

Какое облегчение! Последний год мне стало казаться, что даже в сливе биде что-то подозрительно поблескивает.

– Пройдем к окошку, там уютней.

Втроем мы прошли к окошку и уселись на древний диван с деревянной спинкой.

– О чем будем говорить? – осмотрелась я.

– О чем-нибудь успокоительном, – пообещала Нара, поджала ноги и легла мне головой на колени.

– Если ты собираешься умереть, – начал успокоительную беседу Ося, – пожалуйста, не делай это в маминой ванне.

– Я не собираюсь умереть и больше не залезу в ванну твоей мамы. Здесь есть старые альбомы с фотографиями?

– Нет, конечно. Фотографии хранятся в библиотеке у деда, даже совсем старые, еще прошлого века, – ответил Ося и подозрительно на меня посмотрел. – Кого ты хочешь увидеть?

– Ну, вообще… Вон те коробки от обуви, что в них?

– Мамины игрушки, – встал Ося и закрыл собой обзор стола, на котором лежало несколько обувных коробок – друг на друге.

– Ладно, ладно. Не прыгай. Как мы теперь будем жить, думали? Мне одной с вами не справиться.

– Ты так говоришь, потому что есть кто-то на примете?

– Нара, ну что за чушь!

– Не чушь! Я ничего не имею против, если ты снова выйдешь замуж.

– Я тоже, – пожал плечами Ося.

– Вы!.. Вы маленькие злые извращенцы! Как вы можете говорить мне такое? Еще сорок дней не прошло после смерти Гамлета! Ося! Ты разве… Ты не скучаешь?

– Нет, – спокойно ответил Ося. – Я ничего не чувствую. Наверное, отец специально так сделал, что я ничего не чувствую.

– У Оси есть теория, что Гамлет его специально унижал и оскорблял, чтобы не травмировать психику ребенка своей смертью. Заранее подготовил, чтобы Ося не страдал, – разъяснила Тегенария.

– Ради бога, замолчите оба! – взмолилась я.

– Дед говорил, что Гамлета бил отец. Ну, в смысле, воспитывал. А когда его отец умер, Гамлет нисколько не переживал – ему было тогда двенадцать лет. Он даже испытал облегчение. Может быть, взрослые так делают специально, чтобы их не любили и не понимали, тогда смерть не будет страшной. – Теперь и Освальд поджал ноги и пристроился головой на моих коленях.

Я погладила одной рукой его волосы, а другой – волосы Нары.

– И давно ты так думаешь об отце?

– Давно. Помнишь, в Загниваловке? Он сказал, что круглый сирота. Сирота, понимаешь? Он даже не вспомнил обо мне. Тогда стало ясно – я тоже круглый сирота. Мне даже сестренка не светила по вашему дурацкому брачному соглашению.

– Ты… – Я проглотила подступившее к горлу удушье, пыталась вспомнить и не смогла – я не смотрела тогда за столом на Осю, я была слишком занята собственной обидой! – Тебе стало очень больно?

– Мне стало… – Ося подумал и уверенно закончил: – …одиноко. Это не больно и не страшно. Это даже хорошо. Ни о ком не нужно думать. И тебе не нужно думать, что ты не справишься. Потому что мы поедем с Нарой осенью в Лондон.

– Как интересно… – равнодушно прошептала я. – Почему – в Лондон?.. Зачем в Лондон?..

– Учиться, конечно, – объяснил Ося. – Тебе придется поехать с нами. Иначе Нару не пустят. Она еще маленькая.

– Ося. – Я ухватила его за ухо. – Неужели ты решил заняться устройством моей жизни? Ты ведь со мной не справишься, я даже хуже двоих детей, которые пьют водку и спят вместе голые!

– Я не пью, – шептала Нара в подступившей дреме, – я только один раз попробовала, мне не понравилось.

Сквозь грязное стекло пробилось закатное солнце, рассыпавшись отблесками на металлической спинке с шишечками, на хрусталиках запыленной люстры и раздробив тусклое пространство подвала на мозаичные отсеки. И тогда я вдруг словно прозрела. «Один будет мне зятем, а другой – сыном». И герб клана Тейманов, который Гамлет не стелил в свою первую брачную ночь, потому что Александра Синицына уже была беременна. Солнце переползло по стене, высвечивая красноватым огнем висящие впритык старые чеканки по металлу – женский профиль на фоне плакучей березки, лошадь с развевающейся гривой, кораблик с парусами – и тогда рассыпанная картинка в калейдоскопе свернулась в четкий и гармоничный узор. Я дернулась и задержала дыхание, чтобы не разбудить задремавших детей и чтобы рука судьбы, подставившая калейдоскоп, не дрогнула и не сбила в моей голове пойманный узор – такой разноцветный, симметричный, изящный.

На сороковой день на кладбище собрались все, кто был на похоронах. Тогда я не обратила внимания, а сейчас удивилась: в последний путь его провожало очень мало народу. Кроме меня и детей, пришли Клара Аристарховна, Ирина Дмитриевна, генеральская чета, их садовник (?) и Агелена с одной-единственной желтой розой.

Агелене и сейчас рядом со мной было неуютно.

– Можно обойтись без соболезнований? – первым делом спросила она, обрывая у розы лепестки и бросая их на свежий холм земли.

Я только пожала плечами.

– Почему его так долго не хоронили? – второй вопрос.

– Проводили анализы биологического материала, исследования разные.

– Что-нибудь нашли? – Это был третий вопрос и последний. Больше мы не говорили: я вместо ответа более пристально осмотрела ее безмятежное лицо и отстраненный взгляд слишком занятого своими проблемами человека. Она только мазнула взглядом по моему лицу, с подозрительной поспешностью отводя зрачки. И ее глаза… Ее глаза залимонились!

Мой ступор у только что установленного небольшого постамента все провожающие восприняли как естественное состояние скорби и тактично удалились к автобусу. А я стояла и судорожно соображала – почему она злится? На что она злится? На мое спокойствие или на мою непонятливость?

На сорок второй день Ёрик привез нотариуса. Тот перечислил, что я наследую как вдова. Квартира в Москве, загородный дом, автомобиль и десять тысяч долларов на банковском вкладе. У детей были отдельные именные вклады, которыми они не могли распоряжаться до своего совершеннолетия.

– Я тебя предупреждал! – стиснул ладони Ёрик и поместил их между колен. – Я же тебе все объяснил еще год назад, почему ты меня не послушалась?

– А моя кобыла? – искренне загрустил Ося.

– А самолет? – прошептала Нара.

Нотариус разъяснил, что кобыла как предмет дарения остается в полном нашем распоряжении при условии, естественно, вовремя внесенных платежей за аренду места в конюшне и уход. А о самолете придется забыть: десять тысяч на вкладе – это максимум восемь полетов на среднюю дальность, и он не думает, что было бы целесообразно… и так далее и так далее…