Ольга Степнова - Совершенная crazy

– Гамлет! – выкрикнул из кустов Пашка и погасил свет.

– О, господи, – вздохнула Ида Григорьевна. – Поесть не даёт. Щас играть будет, засранец! Самоутверждаться.

Марья Вольфрамовна немедленно прекратила есть, выпрямила спину и захлопала в ладоши. Она уважала искусство в любых его проявлениях.

Славка с Лидией, переглянувшись, поддержали её аплодисменты громкими хлопками в ладоши.

– Быть, иль не быть?! – взвыл Пашка и завис над столом в многозначительной позе.

– Вот в чём вопрос, – подмигнул ему Фрадкин, не переставая грызть куриную ножку.

– Заткнись, – тюкнул его по темечку «Гамлет». – Вот в чём вопрос! – выкрикнул он, вложив в эти слова весь трепет души своей. – Что благороднее: сносить… сносить… – Пашка вдруг понял, что не помнит великих слов. В голове крутились реплики из боевиков…

– Удары неистовой судьбы! – шёпотом подсказала Марья Вольфрамовна.

– Удары истинной стрельбы, – пробормотал Пашка, потеряв тонус и обвиснув членами. – Иль… иль против…

– Моря! – снова шепнула директриса, молитвенно сложив на груди руки.

– Или дам по харе, и против всех невзгод вооружусь крупнокалиберной фигнёй… – Пашка закрыл лицо руками, словно испугавшись, что в него полетят гнилые помидоры и тухлые яйца.

А, может, он и не знал никогда этого монолога?! Может, никогда не мечтал сыграть Гамлета?!

– Дурень, – вздохнула старуха. – Такую рухлядь на свет божий вытащил! Да этот Хамлет старше меня! Кто его помнит? Кому он нужен? А, ну-ка, забабахай нам Ромку Колбасу из «Грязной любви»!

– Быть, иль не быть? – горестно спросил Пашка у тёмного неба, понимая, что монолог Колбасы из двести второй серии у него от зубов отскочит, но Марье Вольфрамовне его не понять. – Быть, иль не быть?! Быть, иль не быть?!!! – взвыл он, отпуская свою мечту о великой роли на волю вольную.

– Помогите!!! – нарушил его личную трагедию вопль Ксюни, которая неслась со стороны дома. – Ой, что делается-то! Что делается!

– Что делается? – строго спросила старуха.

– Две плохие новости, – присела в книксене Ксюня. – Там… репетиторша вешается, а алкашка в пруду топится. Прям не знаю, кого спасать…

– Они же только что винегрет трескали! – удивилась старуха.

– Уже суицидом занялись! Это на полный-то желудок… – Ксюня всплеснула руками. – Могли бы хоть продукты сэкономить, злыдни! Я одна не могу их спасать! Я что, спасатель, что ли? У меня дел по горло: кухня, приборка, ворота открой-закрой, траву подстриги, лампочки вкрути…

– Фрадкин, окажите психологическую помощь дамам, сводящим счёты с жизнью, – распорядилась Ида Григорьевна.

– Я могу помочь! – подскочила Марья Вольфрамовна.– Я знаю как!

– Отлично, – согласилась старуха.

Фрадкин отложил куриную ножку и с видимым удовольствием подал директрисе руку. Директриса зарделась, уцепилась за его локоть и женственно засеменила сбоку.

– Вы, правда, увлекаетесь психологией? – с придыханием спросила она.

– Я увлекаюсь жизнью, мадам!

– Как это тонко!

– Это единственно верное увлечение. Хотите присоединиться?!

– Вот те и Хамлет! – подняла глаза на Пашку старуха. – А хочешь, действительно сыграть хорошую роль?

– Какую? – без интереса спросил Горазон. – Какого-нибудь Валета Дырявого, Слона Обдолбанного? Спасибо.

– Роль судьи, Пашка. Тебя же убили? Значит, ты вправе судить того, кто лишил тебя жизни. Что будем делать с Волгиной и Родимцевой, когда вытащим их из петли и болота?

– Быть, иль не быть… – прошептал Пашка, понимая, что не может он никого судить.

– Судью на мыло! – заорала старуха. – Хочешь, я их в плов покрошу? Хочешь, на кол посажу? Или, по-простому, в милицию сдать? – прищурилась Ида.

– Простить, – сказал Пашка, плюхаясь в центр стола, прямо в блюдо с обглоданным поросёнком. – Простить! Я плохо жил – не любил, не страдал! Не воспитывал сына! И бог свернул мне за это шею. Какая разница, чьими руками?!

– Ладно, я этих дур в монастырь устрою. Пусть молятся от зари до зари. А вот Архангельских нельзя в монастырь, плохо будет монастырю. Пусть уж они в хоккей играют за честь своего клуба, а, Пашка?

– Пусть.

– Помогите!!! – опять откуда-то прибежала Ксюня. – Помогите, блин…

– И тебя в монастырь устрою, – проворчала старуха. – Будешь монашек веселить. Что ещё, горе луковое?

– Две новости средней паршивости, – сделала книксен Ксюня. – Первая – Крис надел немецкую каску, пробитую советской пулей, и взял билет в Кузбасс. Говорит, он уголь теперь добывать будет. Вторая – наконец-то приехали Ребровы и Диканские. С подарками! Они решили, что вас свадьба, Ида Григорьевна!

– Прям не знаю, что и сказать, – развела руками старуха. – Это всё к Фрадкину.

– Бедный Фрадкин! – вздохнула Ксюня.

– Ничего, у него теперь помощница есть. Пусть вместе головы лечат.

Ксюня опять сделала реверанс и убежала в дом.

– Послушайте, – встал из-за стола Георгий Георгиевич. – Меня волнует вопрос…

– Наследства! – выкрикнула Полина. – Нас волнует вопрос наследства!

– А чего он вас волнует? – весело спросила Нелли. – Неужели вы думаете, что бабульхен изменит своё завещание?!

– Я в этом просто уверен, – твёрдо сказал Георгий Георгиевич. – А то, что получается?.. Всё после смерти бабки достанется совершенно постороннему человеку?!

– Убийцу вычислил я! – подскочил Славка. – А значит, курорты, отели, все наличные и безналичные деньги, картины, драгоценности и прочее барахло должны при… – Славка замолчал, потому что Лидия под столом больно наступила ему на ногу.

– Я не переписываю завещаний, – отрезала Гошина. – Вы, семья, чай, с голоду не помрёте. Если вам всё завещать, сдохнете от безделья. А вот Орлик пусть выдержит испытание богатством! Только… сначала ему придётся дождаться моей смерти! – захохотала старуха.

– А это дохлое дело! – радостно сказала Нелли. – Бабульхен ещё спляшет на наших похоронах!

– Стоп! – заорал Пашка из блюда, сидя на поросёнке. – Стоп, мои дорогие. Славка же мой наследник! Мой! Единственный! У меня же денег до хрена! И недвижимости, и картин этих сраных! И даже курортик один на Сейшелах имеется. Только управляющего надо оттуда пнуть…

– Папа! Родной! – Славка бросился к призраку, попытался расцеловать его в щёки, но не нащупал над блюдом ничего, кроме ночного прохладного воздуха.

– Только Марье Вольфрамовне отстегнёшь немного на её розыскные работы, – улыбнулся Пашка.

– Отстегну!! Папа! Милый! Родной! Я тебя обожаю!! Может, в кино меня заодно пристроишь? Я смогу!

– Кино – говно, – нахмурился Горазон. – Фрезеруй, пока можешь, сын.

Все за столом засмеялись.

Кто-то запустил фейерверк, осветивший небо миллионом разноцветных огней.

– Помогите!!! – опять прибежала Ксюня. – Там Фрадкин с Марьей Вольфрамовной сексом занимаются! А… репетиторша с алкашкой свечки им держут! И плачуть! И плачуть!