Элизабет Питерс - Крокодил на песке

Впервые я увидела Эвелину Бартон-Форбс, когда она бродила по римским улицам...

Как утверждают ханжи, бродяжничество сродни смертному греху – мол, несчастные оборванцы прогуливаются непременно с какой-нибудь тайной и порочной целью. Однако ради истины и Эвелины я настаиваю, что девушка прогуливалась без какой-либо тайной или тем более порочной цели. Точнее, бедная Эвелина вовсе не имела никаких целей, впрочем, как и средств для их осуществления. Зато у меня цель была, да такая, что ее хватило бы и на двоих.

В то утро я вышла из гостиницы расстроенная и слегка озадаченная. Планы мои рушились, а я к такому не привыкла. Чувствуя мое настроение, маленький проводник-итальянец молчаливо плелся за мной следом. Юный прохвост Пьеро вовсе не отличался молчаливостью, когда мы с ним впервые встретились в вестибюле гостиницы. Вместе со своими собратьями по профессии он караулил там беспомощных и бестолковых иностранцев, чтобы приклеиться к ним в качестве гида. Из большой толпы чичероне я выбрала именно Пьеро потому, что мальчишка не выглядел закоренелым злодеем, как остальные.

Я прекрасно знала о склонности чичероне запугивать, обманывать или как-нибудь еще злоупотреблять доверием своих жертв, но у меня-то не было никакого намерения превращаться в жертву. Чтобы донести эту простую истину до Пьеро, много времени не понадобилось. Первым делом я затеяла безжалостную торговлю в лавке, куда Пьеро затащил меня покупать шелк в надежде поживиться хорошими комиссионными. Окончательная цена оказалась столь ничтожной, что Пьеро пришлось довольствоваться смехотворными грошами. О своих чувствах он поведал лавочнику на родном языке, отпустив несколько дерзких замечаний по поводу моей наружности и манер. Несколько минут я помалкивала, а затем, перебив маленького нахала, как следует прошлась на его счет – по счастью, я вполне сносно говорю по-итальянски. После этого случая мы с Пьеро отлично поладили. Я наняла его вовсе не потому, что мне требовался переводчик, а чтобы он таскал мои вещи, бегал по моим поручениям и выслушивал мои разглагольствования.

Знанием языков, как, впрочем, и средствами, позволявшими мне путешествовать, я обязана покойному отцу, который был ученым и знатоком древностей. В нашем маленьком городке кроме учебы заняться было нечем, а меня интересовали языки – как живые, так и мертвые. Папочка же отдавал предпочтение мертвым. Он всецело посвятил себя прошлому и лишь временами выныривал оттуда, чтобы, прищурившись, посмотреть на меня и изумиться, как я выросла с тех пор, когда он в последний раз заметил мое существование. Мы вполне были довольны нашей совместной жизнью; я младшая из шести детей, мои братья значительно старше меня и давно покинули семейное гнездо. Из братьев получились отличные коммерсанты и профессионалы своего дела; они раз и навсегда отвергли отцовские научные занятия. Таким образом, лишь я одна служила опорой нашему родителю на склоне лет. Как я уже сказала, такая жизнь меня вполне устраивала. Но пусть читатель не воображает, будто я не имела никакого понятия о практической стороне жизни, Папа питал к ней стойкое и непреодолимое отвращение, а потому ругаться с пекарем и торговаться с мясником приходилось мне, что я с удовольствием и вполне успешно проделывала. Так что после нашего мясника мистера Ходжкинса с маленьким Пьеро у меня не возникло никаких хлопот.

В конце концов отец умер, если можно употребить столь конкретное слово к тому, что с ним произошло. Скорее уж он постепенно увядал или у него кончался завод. Слух, пущенный нахальной экономкой, будто он на самом деле умер за два дня до того, как это заметили, является наглым преувеличением. Должна, однако, признаться, что я затрудняюсь установить точный момент смерти. Папа полулежал в большом кожаном кресле и, как я полагала, размышлял. Внезапно, словно повинуясь какому-то предчувствию, я нагнулась к нему и увидела в его остекленевших глазах то же выражение легкого недоумения, с каким он всегда смотрел на меня. Думаю, это была достойная и спокойная кончина.

Никто не удивился, что всю собственность отец оставил мне, вышеупомянутой опоре и единственной из его детей, у кого не было собственного дохода. Братья восприняли это известие вполне терпимо, как до этого вполне терпимо воспринимали мою преданность папе. Взрыв произошел лишь после того, как стало известно, что этой собственностью является не какая-то жалкая сумма, а состояние в полмиллиона фунтов. Они допустили обычную ошибку, полагая, будто рассеянный ученый обязательно должен быть непроходимым глупцом. Нежелание моего отца склочничать с мясником было вызвано вовсе не неумением, а отсутствием интереса. Зато вопросы, связанные с вложением капитала, биржей и прочими таинственными материями, его очень интересовали. Свои финансовые дела наш родитель вел чрезвычайно скрытно и, к всеобщему изумлению, скончался весьма состоятельным человеком.

Как только этот факт обнаружился, произошел взрыв. Мой старший брат Джеймс опустился до того, что принялся кричать, будто отец на старости лет сошел с ума, а я, мол, воспользовавшись его невменяемым состоянием, втерлась к нему в доверие. В спор пришлось вступить мистеру Флетчеру, нашему семейному адвокату. После скандала, учиненного Джеймсом, ко мне потянулась вереница заботливых племянниц и племянников. Они наперебой заверяли в своей преданности, которая последние десять лет выражалась в полном отсутствии этой самой преданности. Золовки в нежных выражениях приглашали поселиться у них. Со всех сторон на меня обрушились предостережения о зловещих охотниках за состояниями.

Эти предостережения нельзя было назвать бескорыстными, однако они были совершенно излишними. Девица средних лет – а мне к тому времени стукнуло тридцать два года, и скрывать этот факт я считала унизительным – должна быть совсем уж дурочкой, чтобы не понять, что своей возросшей популярностью она обязана внезапно свалившемуся наследству. А собственную наружность я всегда считала весьма посредственной.

Попытки родственников, как и многочисленных не обремененных брачными узами джентльменов, завоевать мое внимание то и дело ввергали меня в мрачное веселье. Гостей я не гнала, даже, напротив, всячески поощряла светские визиты – неуклюжие усилия родственничков и женихов заставляли меня смеяться до слез.

Но в один прекрасный день мне вдруг пришло в голову, что нельзя так много хохотать – недолго превратиться в прожженного циника. Именно поэтому я и решила уехать из Англии, а вовсе не потому, что испугалась выскочить-таки замуж за какого-нибудь болвана, как намекали некоторые злобные людишки. С детства мечтая о путешествиях, теперь я решила посетить все те места, которые изучал мой отец, – Грецию и Рим, Вавилон и Фивы.