Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.

— Какая разница, сколько лет? Денис Макаров я. Я такое видел, такое теперь знаю! Такое расскажу! — Короче, юноша, — так ему сказали, — что ты видел? Где видел? В котором часу? Тест на алкоголь сдал?

Юноша был не пьян. Но речь его была дикой.

— Я забрался ночью в Музей современного искусства…

— Что вы сделали?

— Залез в Музей современного искусства. Ночью. Через люк на крыше.

Опера удивились: нечасто разбойники являются с повинной. Нервного юношу проводили в кабинет Гены Чухонцева. Майор Чухонцев времени на протокольные вопросы не терял — направил настольную лампу посетителю в лицо. Гена человек незлой, но почему-то считает, что его работа требует жестокости.

— Что вы взяли в музее?

— Ничего не брал.

— Раз уж пришли, говорите правду! Времени у меня в обрез. В глаза мне смотрите! Что взял, гаденыш?

— Ничего я не брал!

— Тогда зачем залез? В глаза глядеть! Не вилять!

Денис Макаров сказал, что в Музей современного искусства забрался не с целью совершить кражу — напротив, для того, чтобы оставить там собственное произведение. Дело в том, что молодой художник несколько раз тщетно обращался в дирекцию музея с просьбой выставить его произведения — никто не хотел его слушать. Подобные сумасшедшие не редкость в больших городах: они обивают пороги редакций, упрашивают опубликовать их стихотворения, надоедают занятым людям своими фантазиями. Денис Макаров был настойчив. Он даже попал на прием к директору Музея современного искусства Эдуарду Бакланову. Бакланов выслушал безумца, посмотрел на его ученический опус — и, разумеется, отказал. Юноша не сдавался, он добился встречи с Романом Мямлиным — директором по финансовой части, а затем и с Розой Кранц, главным куратором музея. Но они лишь смеялись над наивным молодым человеком, который принес в музей новаций натюрморт с букетом цветов.

— Для того чтобы удостоиться чести быть выставленным в нашем музее, — сказала Роза Кранц, — требуется усвоить дискурс современного искусства, заговорить на языке актуальной современности.

Денис слушал — и ничего не понимал. Его гладиолусы никуда не годятся, но почему, почему? Почему банки с какашками и веревочки с проволочками лучше, чем его гладиолусы? Он искренне не понимал. И пересказывая свои беды Гене Чухонцеву, он снова, как тогда в музее, скорбно схватился за голову. Почему?

Бакланов объяснил юноше так:

— Можете приходить к нам на семинары, слушать, учиться. Рано или поздно вы сами поймете, почему ваши цветочки сегодня нельзя выставлять.

Юноша пошел прочь, но принял решение водрузить свою картину в Музее современного искусства несмотря на запрет, в обход воли дирекции. Жест бессмысленный, но состава преступления здесь нет.

Архитектура музея способствовала дерзкому замыслу: как и все прочие музеи современных искусств, этот был перестроен из бывшей фабрики, и фасад здания хранил много специфических фабричных деталей — люки, лебедки, лестницы. Денис Макаров влез на крышу по пожарной лестнице, обвязался веревкой и спустился через люк. План его был прост. Свою картину — а он принес с собой натюрморт — он хотел поставить в кабинете директора, чтобы Бакланов первым делом увидел его, макаровские цветы. Увидит гладиолусы — и поймет, что искусство Макарова достойно стен музея.

— Ведь это красиво, поймите! Просто красиво! — хныкал Денис Макаров. — А красоту никто не отменял!

— Я не в курсе, — оборвал нытика майор Чухонцев. — К делу, юноша.

Итак, Денис нашел в полутемном помещении светящиеся указатели — и по ним дошел до кабинета директора. Путь его лежал через пустые полутемные залы, заставленные объектами современного искусства — непонятными на первый взгляд предметами: телевизорами с пустыми экранами, банками с испражнениями, ржавыми железными конструкциями.

— Представляете, гражданин следователь? Там прямо банки с дерьмом выставляют! Да, с дерьмом!

Молодой человек так увлекся описанием современного искусства, что следователь снова его прервал.

— Про банки с калом уже достаточно. Вы в официальном учреждении.

— Вот и я говорю! — Денис Макаров осекся и, выпив воды из графина, продолжил рассказ.

Юноша петлял между инсталляциями, стараясь не задеть проволоку, протянутую поперек зала, не попасть ногой в горшок с калом. Наконец нашел дверь в кабинет директора.

Было три часа сорок минут ночи, когда Денис ее открыл. Полная луна светила в широкое окно, и видно было почти как днем.

За столом для заседаний сидела крупная дама Роза Кранц, подле нее развалился в кресле вальяжный господин Роман Мямлин. На Розе Кранц было ярко-красное платье, а на Мямлине — строгий двубортный костюм с белым шарфом, небрежно наброшенным на плечи. Юноша перечислял эти детали испуганно, словно в шарфе или платье содержалась какая-то опасность.

— В шарфе, значит, был, — подытожил Чухонцев и записал в блокнот: «бел. шарф».

Напротив них, продолжал рассказывать юноша, по другую сторону стола сидел директор, Эдуард Бакланов, одетый в свой любимый военный френч. Как и многие деятели современного искусства, придавая своему облику суровые черты, Бакланов любил ходить в гимнастерках, шинелях и френчах — его гардероб говорил о том, что актуальное искусство — та же передовая, битва за современность идет полным ходом.

Чухонцев записал и про френч.

— Знаки различия есть? — спросил майор Чухонцев.

— Какие знаки?

— Погоны, спрашиваю, есть?

— Нет у него погон.

Чухонцев записал: «френч без знаков различия».

Денис Макаров испугался и прижался к двери. На него никто не обратил внимания. Люди, сидевшие вокруг стола, сосредоточенно смотрели прямо перед собой и обменивались короткими резкими фразами.

Роза Кранц выкрикивала через равные промежутки времени:

— Бога нет!

Эдуард Бакланов говорил одно и то же, как заведенный:

— Радикальное, актуальное, современное.

Потом замолкал, только глаза его вспыхивали в сером полумраке ненатуральным оранжевым светом. Сначала Денис подумал, что в глазах директора музея отражается светофор, стоящий под окнами здания. Потом он вспомнил, что светофор уже недели три как сломан.

— Радикальное, актуальное, современное, — опять сказал Бакланов громко, и глаза его опять полыхнули.

Роман же Мямлин не говорил ни слова, но рукой делал один и тот же жест — тыкал чем-то длинным и острым в маленькую фигурку, съежившуюся в центре стола. Там, на столе, было какое-то живое существо, и Мямлин колол это существо иглой.

Денис сделал несколько осторожных шагов по направлению к столу. И вдруг увидел нечто потрясшее его воображение, — прямо из-под френча Эдуарда Бакланова тянулся провод (перепуганный Денис даже сперва подумал, что это хвост), и провод этот вел к электрической розетке. Денис бросился вперед — на мгновение он позабыл страх. Предчувствие чудовищного открытия охватило его. Не сознавая опасности, Денис подбежал прямо к столу и схватил директора музея за плечи — в ту минуту, как утверждает юноша, он уже знал, что перед ним не живой человек, а кукла! Холодная кукла, плотно набитая соломой и одетая в военный френч, сидела на стуле совершенно прямо и мигала оранжевыми глазами. Директор музея был подключен к источнику питания — вот почему его глаза зажигались неестественным светом: то были неоновые лампочки в глазницах. Вот почему он выкрикивал через равные промежутки времени «радикальное, актуальное, современное»: то магнитофонная лента крутилась в его соломенной голове.