Джанет Иванович - Четверка сравнивает счет

— Ты хочешь испортить мне аппетит?

Морелли отошел к холодильнику поискать пиво.

— Она была оскальпирована. Как старина ковбой в фильмах про индейцев. Только в данном случае сняли недостаточно, чтобы ее прикончить.

— Какая тошнотворная гадость! Кто мог сотворить такое?

— Хороший вопрос. Новики не говорит.

Я отнесла тарелки на стол.

— А что насчет отпечатков на ноже?

— Никаких отпечатков.

— Даже миссис Новики?

— Правильно. Даже миссис Новики.

Я поедала сэндвич и обдумывала последний поворот событий. Оскальпирование. Бе-е-е.

— Ты ищешь ее дочурку, — произнес Морелли. Утвердительно, а не вопрошая.

— Угу.

— Думаешь, тут могла бы быть связь?

— Два дня назад я опрашивала одну из подруг Максин по работе. У нее рука была замотана бинтом. Сказала, что несчастный случай: оттяпала нечаянно палец на кухне.

— Как зовут эту подругу?

— Марджи как-то там. Живет на Барнет. Работает в дневную смену в «Серебряном Долларе».

— Есть еще какая-то расчлененка, о которой мне следует знать?

Я приступила к салату.

— Нет. На этом все. Это была тихая неделька.

Морелли всмотрелся в меня:

— Ты что-то утаиваешь.

— С чего ты так решил?

— Могу сказать.

— Ты ничего не можешь сказать.

— Ты все еще злишься на меня из-за того, что я не звонил.

— Я не злюсь!

Тут я стукнула кулаком по столу так, что подпрыгнула бутылка с пивом.

— Я собирался позвонить, — заявил Морелли.

Я встала и стала собирать пустые тарелки и столовые приборы. БАМС, клац, клац!

— Ты — дисфункциональное, ни на что негодное человеческое существо.

— Неужели? Ну, а ты чертова страшилка.

— Ты хочешь сказать, что боишься меня?

— Любой мужик в здравом уме боялся бы тебя. Ты помнишь, что говорит история с алой буквой? Так тебе следует на лбу сделать татуировку «Очень опасна. Не подходить!». [12] Вышитая алая буква «А» на одежде, сокращенно «адюльтер» — позорное клеймо, которым награждали, например, за супружескую измену и подвергали остракизму — Прим. пер. Я вихрем помчалась на в кухню и грохнула тарелки на стойку.

— По счастью, я очень хороший человек.

Я повернулась к нему и сощурила глаза.

— Что такого опасного во мне?

— Да много чего. Вот у тебя этот взгляд. Будто ты хочешь выбрать кухонные занавески.

— Нет у меня этого взгляда! — заорала я. — А если и есть, то не для твоих кухонных занавесок!

Морелли припечатал меня спиной к холодильнику.

— А еще как ты заставляешь биться мое сердце, когда вот так возбуждаешься.

Он наклонился и поцеловал меня в ушко.

— А эти волосы… Я люблю эти волосы.

Он снова поцеловал меня.

— Опасные волосы, милашка.

Черт возьми.

Его руки уже сжимали мою талию, а колено раздвигало ноги.

— Опасное тело.

Его губы скользили по моему рту.

— Опасные губы.

Предполагалось, что такого не случится. У меня так было решено.

— Послушай, Морелли, я признательна за сэндвичи и все такое, но…

— Заткнись, Стефани.

А потом он поцеловал меня. Его язык коснулся моего, и я подумала: ладно, какого черта, может быть, я и опасна. Возможно, не такая уж плохая идея все это. В конце концов, было времечко, когда я ничего так не хотела больше, как оргазм «от Морелли». Ладно, считаем, что это мой шанс. Нельзя утверждать, что мы незнакомцы. И нельзя сказать, что я этого не заслужила.

— Наверно, стоит пойти в спальню, — заметила я. Подальше от острых ножей на случай, если что-то пойдет не так, и у меня возникнет соблазн его зарезать.

На Морелли были джинсы с темно-синей футболкой. Под футболкой он носил пейджер и.38-ой. Он отстегнул пейджер и положил на холодильник. Потом задвинул на двери засов, и сбросил башмаки на пол в прихожей.

— Что насчет оружия? — спросила я.

— Оружие останется. На этот раз меня ничто не остановит. Попробуй только увильнуть, и я тебя пристрелю.

— Э, есть проблема безопасности.

Он взялся за молнию.

— Ладно, я оставлю пистолет на ночном столике.

— Я говорю не о пистолете.

Морелли прекратил расстегивать молнию.

— Ты не на таблетках?

— Нет.

Я ведь не думала, что раз в тысячелетие мне будет гарантирован секс.

— Что насчет…

— У меня нет ни одной штуки.

— Вот дерьмо, — выругался Морелли.

— В твоем бумажнике водится что-нибудь?

— Тебе будет трудно поверить, но от копов не требуют носить презервативы на случай непредвиденных обстоятельств.

— Да, но…

— Мне уже не восемнадцать лет. Я больше не делаю зарубки на девяти женщинах из десяти, мною встреченных.

Это воодушевляло.

— Не думаю, что ты хотел бы поделиться со мной настоящим соотношением.

— Прямо сейчас, оно ноль к нулю.

— Мы можем попробовать пластиковый пакет из-под сэндвичей.

Морелли хмыкнул:

— Ты смерти моей хочешь.

— Временное умопомешательство.

Ухмылка стала шире.

— Я так не думаю. Ты меня давно хотела. Ты так и не смогла пережить, что я тебя лапал, когда тебе было шесть.

Я почувствовала, как у меня открылся рот, и мгновенно захлопнула его, наклонилась вперед и сжала руки в кулаки, чтобы не стукнуть его.

— Ты такой мерзавец!

— Я знаю, — согласился Морелли. — Это в генах. Хорошо, что я такой очаровашка.

Морелли можно назвать по-всякому. Но только не очаровашкой. Кокер-спаниели — очаровательные. Детские сандалики — очаровательные. Морелли — не очаровательный. Морелли может бросить взгляд на воду, и она закипит. Очаровательный — слишком мягкое определение для описания Морелли.

Он потянулся и подергал меня за волосы.

— Я сбегал бы в магазин, но догадываюсь, что твоя дверь будет закрыта, когда вернусь.

— Очень возможно.

— Ладно, тогда, полагаю, остается только одно.

Я вся подобралась.

Морелли протопал в гостиную, устроился на диване и взял пульт.

— Мы можем посмотреть бейсбол. Сегодня играют «Янки». У тебя припасено какое-нибудь мороженое?

Целых шестьдесят секунд мне потребовалось, чтобы обрести снова голос:

— Малиновое эскимо.

— Идеально.

Меня заменили на малиновое эскимо, и при этом Морелли совсем не выглядел несчастным. Мне же, с другой стороны, хотелось что-нибудь расколошматить. Морелли был прав… я слишком его хотела. Возможно, и насчет занавесок он прав тоже, только мне не хотелось останавливаться на этих занавесках. Похоть я еще могу представить, но при любой мысли об отношениях с Морелли кровь стыла в моих жилах.

Я вручила ему мороженое, а сама уселась в мягкое кресло, не доверяя себе, и не стала делить с ним диван, почти испугавшись, что наброшусь на его ногу, как собака в течке.

Примерно в девять тридцать я начала поглядывать на часы. Думала я о ключе под крыльцом миссис Новики и размышляла, как бы мне его достать. Можно было бы позаимствовать грабли у родителей. Потом я могла бы удлинить ручку чем-нибудь. Наверно, придется использовать фонарик, и надо действовать быстро, поскольку на свет слетится народ. Если я подожду до двух ночи, шансы, что меня кто-нибудь увидит, существенно уменьшатся. С другой стороны, луч фонарика в два ночи более подозрителен, чем свет фонарика в десять вечера.