Лоуренс Блок - Вор во ржи

— Ты нашел письма.

— Правильно. Вообще-то я уже перестал их искать. Ты ведь сказала, что нашла их и они уже уничтожены. Поэтому я решил, что это подделки или копии, но чем бы они ни были, их, вероятно, тоже надо уничтожить.

Возникла пауза. Она ждала, что я скажу дальше, и я не мешал ей ждать. Наконец она не выдержала и нервно, с запинкой, произнесла:

— И ты… их уничтожил?

— Пока нет.

— Слава богу!

— Но займусь этим, как только закрою магазин и… Ты сказала «слава богу»?

— Берни, не уничтожай письма.

— Почему?

— Мне лучше взглянуть на них.

— Зачем, Элис?

— Чтобы убедиться, что это они. Я просто обязана это сделать.

— Может, я привезу их в Шарлоттесвилль, — предложил я. — Правда, пока не получится. Может, в начале следующего месяца…

— Не надо приезжать в Шарлоттесвилль.

— Не надо? Можно, конечно, воспользоваться экспресс-почтой, но…

— Я сама буду в Нью-Йорке.

— Ну зачем тебе специально приезжать…

— Берни, я в Нью-Йорке.

Фу-у-у…

— А я-то думал, почему такая хорошая связь. Ну что ж, это прекрасно, Элис. Приходи на вечеринку.

— Что за вечеринка? — спросила она после долгой паузы.

— Я устраиваю прием, — сказал я. — Сегодня вечером, в семь тридцать, в отеле «Паддингтон». Ты знаешь, где находится «Паддингтон»?

— Берни…

— О чем я думаю! Конечно, знаешь. Приходи в шестьсот одиннадцатый номер.

— В шестьсот одиннадцатый?

— Не в шестьсот второй, где жила и умерла Антея Ландау, и не в четыреста пятнадцатый, и не в триста третий. Не думаю, что тебя остановят при входе, но если остановят, просто скажи, что идешь на прием к мистеру Роденбарру.

Еще одна пауза, длиннее предыдущей.

— А кто еще придет, Берни?

— Ну, там видно будет, — ответил я.

— Значит, это и есть Паддингтон, — сказала Кэролайн Кайзер. — Очень симпатичный мишка, Берни.

— Славный старина, — согласился я, покачивая его на колене.

— А это — сам «Паддингтон». Неплохое местечко, но твой номер маловат.

— Всяк сверчок… — ответил я.

— Тот, наверху, гораздо лучше. Он больше, и это хорошо, потому что там уже становится тесновато. Здесь они все просто не поместились бы.

— Что, публика прибывает?

— Уже все прибыли! — воскликнула Кэролайн. — Они стали собираться около семи, но Рэй всех задержал в холле до десяти минут восьмого. Теперь они все в шестьсот одиннадцатом и стараются не пялиться на Короля.

— Элвис на черном бархате. Производит сильное впечатление.

— Его глаза словно следят за тобой. Обратил внимание?

— Это и есть великое искусство.

— Они следят за тобой, — продолжала Кэролайн, — даже когда ты выходишь из комнаты. Я чувствовала их на себе, когда шла по коридору и даже когда спускалась в лифте.

— А сейчас чувствуешь?

— Нет.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда поднимемся и проверим, следят ли они и сейчас.

Номер Айзис Готье был гораздо лучше, чем мой. Просторней, конечно, и богаче обставлен, а из окна открывался приятный вид на Мэдисон-сквер. Элвис смотрел со своего места над каминной полкой, а камин, в отличие от моего, не был заложен кирпичами. Это был действующий камин, и в данный момент он действовал. Огня не было видно, его загораживал почти непрозрачный экран, но в воздухе чувствовался запах древесного дыма, а дрова тихонько потрескивали.

Комната нагрелась бы и без камина. Когда я только разводил огонь, было прохладно, но теперь воздух прогрелся, хотя трудно было сказать, огонь ли тому причиной. Едва в комнату набьется побольше народу, как всем становится жарко, особенно если кое-кто и так чувствует себя как на угольях.

И вот все в сборе. Айзис Готье выглядела примерно так же, как при нашей первой встрече, — волосы заплетены в тугие косички, в наряде — паддингтонское буйство основных цветов. Рядом с ней — Марти Гилмартин в твиде приглушенных тонов. Элис Котрелл в деловом костюме и с деловым видом, равно как и мужчина, которого я никогда не видел, очень высокий и очень худой, с узким носом. Всех остальных я знал, поэтому без труда догадался, что незнакомец — Виктор Харкнесс из «Сотбис»; он показался мне несколько чужим в этой компании.

Гулливера Фэйрберна — с серебристой бородкой и в коричневом берете или без оных, и в парике и темных очках либо без оных — среди них не было. Но Крупнейший в Мире Специалист по автору и его трудам в лице Лестера Эддингтона присутствовал. На сей раз рубашка его была застегнута правильно, но выглядел он тем не менее неуклюже и неопрятно и, несомненно, останется таким, пока его внешностью не займется журнал «Гламур».

Хильярд Моффет, Крупнейший в Мире Коллекционер, также присутствовал, с брюхом, прикрытым серыми фланелевыми брюками, и в пиджаке в мелкую клеточку, причем и то и другое было ему явно мало. Он сидел прямо на своем стуле и больше чем когда-либо напоминал бульдога. Моя чековая книжка при мне, говорил его взгляд, и я не понимаю, чего мы ждем.

Мест на всех не хватило, поэтому кое-кому пришлось стоять. Карл Пилсбери, звезда сцены, экрана и вестибюля, стоял, прислонившись к стене, делая вид, что всю жизнь только этим и занимается. Его белая шелковая рубашка была без единого пятнышка, темные брюки тщательно отутюжены, но вот черным ботинкам не хватало блеска. Я решил, что всю полироль для обуви он израсходовал на свою прическу.

Рэй Киршман тоже был на ногах, и — какая неожиданность — в плохо сидевшем на нем синем костюме, а у двери расположился еще один полицейский. Я никогда не встречался с ним раньше и не знал, как его зовут, но определить, что он коп, не составило большого труда, поскольку он был в форме. Здесь же была, разумеется, Кэролайн Кайзер со своей подругой Эрикой Дерби. Обе выглядели настолько женственно, что даже трудно было понять, почему никто не спешит уступить им место.

Я встал в центр комнаты, напротив экрана, разукрашенного в восточном стиле. Было так тихо, что я слышал треск горящих поленьев. Похоже, всем присутствующим было что сказать друг другу, но никто не проронил ни слова. Они смотрели на меня и ждали, что скажу я.

Я не совсем представлял, с чего начать. Поэтому начал, как всегда, издалека.

— Полагаю, вам всем не терпится узнать, зачем я вас здесь собрал, — заговорил я. — Трудно решить, с чего начать, и я не уверен, что стоит начинать с самого начала. Вначале человек по имени Гулливер Фэйрберн написал книгу под названием «Ничей ребенок». Если вы считаете, что она изменила вашу жизнь, то вы не одиноки. Многие согласятся с вами, включая большинство присутствующих. Она безусловно изменила жизнь Фэйрберна — и в хорошую, и в дурную сторону. Она дала ему возможность жить, занимаясь лишь любимым делом — писательством. Но отныне почти невозможно было жить инкогнито. Он избегал огласки, не вел переписки, отказывался от интервью, никогда не разрешал фотографировать себя и жил под вымышленными именами. И все же время от времени кто-нибудь посягал на его частную жизнь. Однажды женщина по имени Антея Ландау, обитательница отеля «Паддингтон», первый литературный агент Фэйрберна, решила выставить на аукцион все письма, которые он ей написал. Любой автограф Фэйрберна считается большой редкостью, а уж его писем вообще днем с огнем не сыскать.