Дональд Уэстлейк - Лазутчик в цветнике

В каком-то смысле слова мы с Анджелой сейчас были в самом безопасном месте (чего не скажешь о Мюррее и ее отце, которые лежали, бесчувственные и беззащитные, в окружении врагов. Я благоразумно не стал напоминать Анджеле об этом обстоятельстве). Мы сидели под замком, а за дверью раскинулось поле брани. С одной стороны в битве участвовал Сунь с сунятами, с другой — Тайрон Тен Эйк и Лобо. Перестрелки, наступления, молниеносные отходы. Сунь воевал числом, а Тен Эйк пустил в ход врожденное коварство, позволявшее ему одурачить и ободрать живьем любую лису. Ну а мы, два молодых пацифиста, сидели тут, потому что нам не место под перекрестным огнем.

Но ждать здесь тоже нельзя, потому что, по сути дела, мы ждем своей очереди на кровопускание.

— Джин, — окликнула меня Анджела.

Я отвернулся от двери.

— Чего?

— Мне очень жаль, что так получилось с часами.

— Давай не будем об этом, — предложил я.

— Я думала, они в порядке.

— Мне и правда не хочется об этом говорить.

— Но я должна принять пилюли.

— Пилюли, люли-люли! — заорал я.

— Не надо так, Джин. Ты же не хочешь, чтобы я растолстела, залетела и пошла угрями.

— А почему нет? — злобно сказал я. — Это даст мне предлог, чтобы уехать на Мальорку.

— Эх, Джин, — обиделась Анджела.

Зная, что она твердо намерена разреветься (Анджела всегда очень удачно выбирала время для этого занятия), я опять повернулся к двери и подергал за ручку, движимый стремлением найти себе дело, достойное мужчины. Дверь по-прежнему не открывалась.

Анджела зашмыгала носом, где-то в доме застрекотал автомат, громыхнул пистолет, раздался резкий крик.

Грохот битвы стих почти одновременно со всхлипываниями Анджелы. Минуты через две. Стоя у двери, я вслушивался в тишину. Мне не очень нравилось безмолвие, царившее в комнате, и совсем не нравилась та тишина, которая стояла снаружи. Что же теперь произойдет? Минуло полминуты, но ничего особенного не случилось. Я повернулся к Анджеле, которая, как и следовало ожидать, впала в холодную ярость.

— Не смей заговаривать со мной, — сказала она.

— Хорошо, — ответил я и ни с того ни с сего подумал: «Богатенькая поганка!» Надо же, эта мысль вдруг напомнила мне о том, что и я не беден. Ведь я был обладателем кредитной карточки Клуба лакомок. Я щелкнул пальцами, будто требовал счет, и вскричал: — Черт побери!

Не подозревая о том, что я сменил тему беседы, Анджела растерянно заморгала.

— Что? Что?

Я достал бумажник, вытащил из него кредитную карточку, сунул бумажник обратно в карман и сказал:

— Ты только взгляни на это.

Поскольку я лишился своих волшебных башмаков, исчезли и чудодейственные бикфордовы шнурки. Но, быть может, их удастся заменить обыкновенными? Я вытащил шнурок, обвязал им карточку, вытянул конец шнурка и положил ее на пол возле двери.

Укрыться было негде. Оставалось только надеяться, что рванет не очень сильно.

— Забейся в угол и не высовывайся, — велел я Анджеле.

— Что это ты вытворяешь с карточкой, Джин? — спросила она. — Ты сошел с ума? Как ты себя чувствуешь?

— Замолчи и ступай в угол, ты, многостаночница чертова.

Анджела надулась и спряталась в углу.

Я подпалил шнурок, и он тотчас потух. Я зажег его снова, с тем же результатом. Всякий раз, когда я поджигал шнурок, он сперва корежился, а потом гас. Приходилось возвращаться и опять разводить огонь.

После шестой неудачи кряду я бросил это дурацкое поджигательство. Вооружившись зубами, ногтями и мрачной решимостью, я оторвал полоску ткани от своей рубахи, скрутил из нее длинный толстый жгут, привязал к кредитной карточке, да так, что ее было почти не видать, и запалил конец фитиля.

Он вспыхнул. Послышался хлопок, и язычок пламени устремился к карточке. На этот раз я сиганул в сторону, только когда убедился, что ткань горит. Увидев огонь, я заорал: «Мама!» — и бегом бросился к Анджеле в угол.

Добежав, я повалил Анджелу и распластался перед ней — защитничек, который на самом деле очень охотно поменялся бы с нею местами. Что-то за моей спиной сказало: «шлеппп».

Меня припечатало к Анджеле, а ее, надо полагать, припечатало к стене. Когда стихли последние отголоски взрыва, я оттолкнулся и от Анджелы, и от стены и сказал:

— Так.

Анджела смотрела на меня, словно испугавшись, что мы оба сошли с ума.

— Что это было? — прошептала она.

— Моя кредитная карточка, — ответил я. — Видишь, как плохо обстоят мои денежные дела?

(И как туго у меня с чувством юмора.)

Я оглянулся. Двери больше не было, остался только искореженный косяк. Я подошел поближе (тело мое вдруг одеревенело) и увидел, что дверь лежит на полу в соседней комнате — то ли кабинете, то ли библиотеке. Вдоль стен стояли книжные полки, а мебель была из красного дерева и кожи.

— Ну вот, — сказал я и повернулся к Анджеле, еще не успевшей покинуть свой укромный уголок. — Идем, надо спешить.

Она по-прежнему ошалело моргала, не веря своим глазам, но в конце концов пошевелилась и вышла из комнаты. Увидев поверженную дверь, она посмотрела на меня, смущенно прильнула к моей руке, и мы пошли в комнату напротив.

Когда мы были на полпути к ней, дверь распахнулась и появился Тайрон Тен Эйк с уже знакомым мне люгером в руке.

— Ну-ну, — сказал он, — вот и вы. Я боялся, что упустил вас.

— Тайрон, ты негодный мальчишка! — заявила Анджела.

— Все та же милая простушка, — вкрадчиво проговорил он.

— Где Сунь? — спросил я.

— Мертв, как и все его приспешники, — ответил Тен Эйк. — Рано или поздно такое случается с каждым.

— Вы сеете разрушение не потому, что вам платят, — сказал я. — Деньги — только предлог. Вы занимаетесь этим из любви к искусству.

— Хотите сказать, что я нигилист? — Он улыбнулся, и зубы его сверкнули, как штыки. — Что ж, это лучше, чем вообще не иметь никакой философии, не правда ли?

Дабы усугубить неразбериху, я сказал:

— Лобо все время работал со мной. Через минуту он придет и наденет на вас наручники.

— Сомневаюсь, — ответил Тен Эйк. — Лобо мертв. Сунь убил его.

— Папочка! — вскричала Анджела.

— Его смерть, — свирепо сказал Тайрон Тен Эйк, вновь начиная терять самообладание, — станет вторым приятным событием в моей жизни. А первым будет твоя гибель, милая сестричка.

Он вскинул люгер и нацелил его в лицо сестры.

Я опять побежал.

Книга эта — своего рода исповедь. Я описал в ней события, цепь которых привела к нарушению всех моих принципов, забвению всех моих убеждений, измене доктринам, которые я проповедовал в своих памфлетах. Грубо говоря, я перечеркнул всю свою прежнюю жизнь.

Хотелось бы мне иметь возможность сказать, что и во второй раз я побежал так же слепо, бездумно и безмозгло, как и тогда, когда случайно схватил Анджелу за руку и утащил ее от Тен Эйка и остальных. Но нет. На сей раз я совершенно сознательно прошел (пробежал то есть) свой путь с первого до последнего шага (прыжка то есть).