Сергей Милошевич - Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

— Хорошенькое дело! — хмыкнул Шура, показав Диме искоса на Хомякова глазами — мол, гляди что придумал этот хмырь. — Ловко вы это сообразили — чтобы за решетку или в психушку упекли меня, а не. вас. Ха-ха…

— Да за что вас упекать! Вы же просто посторонний человек, которого некий Хомяков за определенной вознаграждение попросил передать свое послание в Центр космических исследований, — резонно воскликнул прапорщик. — Причем вы в принципе даже не обязаны знать, что написано в нем. А в конце письма я, на всякий случай, сделаю приписку. Мол, ежели с вами или со мной случится что-то нехорошее, то копия этого письма плюс доказательства — скафандр американского астронавта, кусок парашюта и остальные кусочки брежневита — будут немедленно переданы надежными нашими сообщниками иностранным журналистам.

— Какими такими сообщниками? — не понял Холмов.

— Я имею в виду вашего товарища Диму, — пояснил Евгений Петрович. — Ага, счас! — вскричал подвыпивший Вацман и хлопнул о стол наполненным водкой стаканом, который он собирался в этот момент поднести ко рту. — Нашли фраера. Если в КГБ пронюхают о том, кто сдал иностранцам такие важные сведения, то мне не то что визу откроют, а вообще к стене поставят, или лет на двадцать посадят. Нема дурных!

— Ну, я думаю, что вам в игру вступать вряд ли придется, — поспешно произнес несколько растерявшийся Хомяков, — видимо он не ожидал от Вацмана подобной реакции. — Ведь особенность моего плана как раз и заключается в том, что кто-то из нас непременно остается на свободе. Александр Борисович отвозит письмо — я на воле, Александр Борисович возвращается живой и невредимый — в Центр еду я, а он остается на воле…

— Хм, вы думаете, что у КГБ не хватит ума сцапать нас обоих? — с сомнением покачал головой Шура. — Это элементарно — выследят меня, когда я буду возвращаться, а потом, когда вы явитесь в Центр собственной персоной — цап меня за шкирку — и привет. Я, правда, от «хвоста» уходить еще не разучился, но всяко бывает.

— Господи, ну почему вы настроены так пессимистично — «посадят, посадят»! — воскликнул Хомяков и, вскочив со стула, принялся бегать по комнате. — За что сажать-то?! То, что я оказался в психбольнице — это ведь еще ни о чем не говорит, это явно какое-то недоразумение. Недаром меня туда заточили под фамилией Теймурзаев. Видимо этот хрен чего-то натворил, сбежал иди еще что, а меня за него приняли. А я не Теймурзаев, я Хомяков, который, между прочим, обеспечил доставку на свою Родину ста кг. чрезвычайно ценного стратегического минерала, укрепившего обороноспособность нашей страны! Эта пылкая речь прозвучала весьма и весьма убедительно, и Шура не нашелся, что на нее ответить.

— Хм, — наконец произнес после долгого задумчивого молчания Холмов. — Что ж, для сумасшедшего вы рассуждаете достаточно здраво. Ладно, уговорили. Прокатимся, Вацман, в белокаменную, поможем национальному герою нашей страны пачпорт справить. Нужно в конце концов это дело до конца довести…

— Но я не могу сейчас сразу уволиться из психбольницы, — произнес Дима, непрерывно икая. — В связи с побегом Хомякова-Теймурзаева это может показаться подозрительным, тем более, что меня в спецотделении часто видели.

— Тоже логично, — кивнул Шура, — Ничего не попишешь, господин прапорщик, в таком случае придется вам две недельки подождать, пока у Вацмана на службе все уладится. Без него я не поеду. Отдыхайте пока у нас, отсыпайтесь, отпивайтесь.

— Только я уж ни в каких ваших разоблачительных акциях и обращениях к журналистам участвовать не буду, — предупредил Дима. — Вы уж извините, но… Я согласен выполнять мелкие вспомогательные поручения — ну там, принести чего-нибудь, или еще что-то в этом роде — но не больше. Поймите меня правильно…

— Понимаем, чего уж там, — потрепал друга по плечу Шура. — Каждому жить охота, ясное дело. Все будет о'кей, Вацман…

Однако покинуть Мусин дом им пришлось несколько раньше, чем предполагал Холмов, и достаточно поспешно. Причиной тому стали весьма неожиданные обстоятельства.

Примерно через неделю после описываемых событий Шура, Дима и Евгений Петрович сидели на Пекарной 21 «б» и с аппетитом уплетали плов из мидий, которых собственноручно наловил и приготовил Холмов. При этом Холмов и Хомяков внимательно слушали Вацмана, который возбужденно рассказывал о последствиях побега Евгения Петровича из психбольницы. Собственно, последствий, как таковых, не было вообще. Так как неожиданно выяснилось, что каких-либо документов, объясняющих причину нахождения там прапорщика, в канцелярии спецотделения не имелось и в помине! Кто его направил в спецотделение, по какой причине — было неизвестно. Поэтому заведующий спецотделением, руководствуясь справедливейшей поговоркой страны Советов «нет документов — нет человека», принял очень мудрое решение не подымать шума, а просто сделать вид, что никакого больного Теймурзаева в природе вообще никогда не существовало. Таким образом, все обошлось как нельзя более удачно, «без шума и пыли», как любил говорить Шура.

— Ну вот, Вацман, а ты боялся! — радостно треснул Диму кулаком по спине Холмов. — Я же говорил, что все будет в ажуре…

Дима хотел было что-то ответить, но в этот момент раздался требовательный стук в дверь, после чего последняя распахнулась безо всякого на то разрешения. Обернувшись, Дима и Шура увидели стоявших на пороге трех загорелых, плечистых мужиков, просто одетых, явно деревенского вида. За их широкими, мускулистыми плечами просматривалась фигурка какой-то девицы в платочке. Мужики мяли в руках кепки и мрачно смотрели на Холмова.

— Вам чего, господа? — недоуменно произнес Шура, глядя на незваных гостей. — Чем обязан талому бесцеремонному вторжению?

— Счас ты узнаешь «чем обязан», — зловеще процедил самый здоровенный из мужиков — настоящий бугай. — Ну-ка иди, поздоровкайся со своим миленком…

С этими словами, бугай не оборачиваясь протянул руку назад и выпихнул на середину комнаты девицу, то и дело шмыгавшую носом. Увидев ее, Холмов подавился куском плова и судорожно закашлялся. Шуре было от чего растеряться — перед ним стояла его подруга Ефросинья из села Хлебалово.

— Так что, начальник, давай решать что делать, — произнес мужик, не сводя глаз с покрасневшего, вытаращившего глаза Холмова, который размахивал руками, не в силах унять кашель. — Обрюхатил девку, побаловался, порезвился — теперича изволь на ней жениться! Вся деревня свидетели, что окромя как с тобой, она ни с кем не путалась…

Услышав последние две фразы, пришедший было в себя Шура опять отчаянно закашлялся.

— А вы кто такие будете? — спросил он наконец, тяжело дыша.

— Я — ейный батя, — представился бугай, — А это мой брат и племянник.