Михаил Маковецкий - Девушки для диктатуры сионизма

— В Сибирь я бы ещё пошёл, — сознался Кузьменков, — но в постель с ней нет. Зверствовать над собой я никому не позволю.

Прочувственная речь Перельдика в защиту идеалов свободы не оставила Рабиновича равнодушным.

— Саша, сейчас ты мне напоминаешь Троцкого, — сообщил он жениху, — ты тоже ведёшь себя как политическая проститутка.

— Не скрою, моя невеста страшна, — с пафосом сказал Перельдик.

— Да как такое скроешь, — согласился с ним Кузьменков.

Но Перельдик продолжал говорить, не смотря ни на что:

— На пути к свободе меня не остановят никакие трудности. А Вы просто завидуете моему счастью.

— Особенно шейх, — съязвил я.

— Вы напрасно иронизируете, — отметил шейх, — Я бы с удовольствием стал бы обладателем как перуанки, так и её соседки по комнате, Большой Белой Женщины. Будущую супругу Перельдика я бы подарил своему младшему брату. Ребёнку только десять лет, а он уже собрал вполне приличный живой уголок, хотя отдел животного мира Анд у него пока бедноват. Сашина невеста могла бы занять подобающее ей место между пумой и ламой.

— Ну, а Большая Белая Женщина тебе зачем? — похотливо ухмыляясь, спросил Кузьменков.

— Украсила бы собой мой гарем, — объяснил бедуин. — В среде израильских бедуинов существует красивый обычай брать в качестве первой жены женщину красивую. В этом случае при подборе последующих супруг у тебя будет достойная точка отсчёта.

— С формированием гарема тебе придётся подождать, — неожиданно для всех сообщил бедуину Рабинович, — в жёны её возьму я. Она украсит собой мою комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол».

Кузьменков радостно хмыкнул и через десять минут привёл кипящую от возмущения Люду. Ее высокая грудь вздымалась в такт дыханию.

— Что за манеры? — спросила она, румяная от негодования, — вместо того, что бы подарить мне букет полевых цветов и отвести в кинотеатр «Витязь» на просмотр фильма «Чапаев», он посылает своего телохранителя, который сообщает, что мне придётся перебраться в комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол». При этом мне даётся пять минут на сборы.

— Тебе можно дарить только розы, — разъяснил я свою позицию, — но роз я решил не дарить, что бы ты случайно не уколола палец.

— Но вахтёр не выпустит нас из общежития среди ночи, тем более с чемоданом, который я не могу закрыть, — продолжала гнуть свою линиюЛюда.

На глазах Кузьменков выступили слёзы умиления. Сама мысль о том, что кто-то осмелиться помешать ему пройти, тронула его до глубины души.

— А может быть всё-таки ко мне в гарем? — переспросил бедуин, — комната в коммуналке возле метро Сокол… Это звучит ветрено.

— Опять? — переспросила Большая Белая Женщина, — вот пожалуюсь Кузьменков, он тебе быстро «день земли» сделает.

— Не обращай на них внимания, — сказал расстроенному бедуину Перельдик, — просто в Советском Союзе не любят иностранцев. Они нам просто проходу не дают, завистники.

— Тебе легко так говорить, — меланхолично заметил шейх, — ты завтра женишься. А мне Большая Белая Женщина третьи год сниться.

— Возьми себя в руки, — настаивал Перельдик, — это всё провокации КГБ. Мы, иностранцы, не должны терять бдительности.

— Все-таки очень хотелось бы взять в руки не себя, а её, — с грустью констатировал бедуин.

Прошли годы. Студент университета Дружбы Народов стал его выпускником и сейчас с тоской разглядывает Леночку, как когда-то рассматривал Большую Белую Женщину. Наверное, это судьба. Молодой московский психиатр стал медбратом зрелого возраста в израильском сумасшедшем доме. Его супруга, Большая Белая Женщина, с годами окончательно обрела формы поистине монументальные. Моей маме так и не удалось меня женить и мне пришлось в очередной и последний раз жениться на Леночке. Кузьменков возглавляет в Москве большое охранное предприятие. Славится аристократическими манерами и кристально чистой репутацией. Перельдик так и не уехал в США и владеет процветающим тренажерным залом в столице Перу городе Лиме. Его перуанская супруга родила ему трех дочек, которые пользуются заслуженной репутацией редких и совершенно неприступных красавиц.

— Теперь я понял, — сказал Пятоев после окончания рассказа Эвенка, — кому посвящен цикл высокохудожественных произведений посвященных криминальной юности, над которым в последнее время работает Гельфенбейн. В первую очередь мне бы хотелось отметить скульптурную композицию «La Jeune fille avec les objets vols par la rame» (Девушка с ворованным веслом). Заслуживает самых высоких похвал полная экспрессии картина «Рабочий тащит пулемёт». И, хотя сотрудники музея Революции стремятся вырвать экспонат из рук явно выпившего рабочего, в целом это задорное полотно лучится оптимизмом. Большой творческой удачей художника, безусловно, является дышащая жизненной правдой графическая работа «Постановка диагноза «эпилепсия» призывнику». Образ Рабиновича на ней дан исключительно выпукло. Хотелось бы пожелать замечательному Кабардино-Балкарскому живописцу новых творческих взлётов.

— Да, это были дивные времена застоя и непрерывного стояния, — ударился в воспоминания выпускник университета Дружбы Народов, — помню как мы втроем, я, Эвенк и Рабинович дивно проводили время в столице не моей родины городе Москве. Как искренне мы жили, как пламенно любили. Эх, малина кудрявая! Где эти три тополя на Плющихе? Все прошло как белых яблонь дым. А как на меня наезжало землячество палестинских студентов за мою дружбу с двумя сионистами. Как наезжало. Марку даже пришлось продемонстрировать председателю землячества свой паспорт, в котором черным по белому было написано «Рубинчик Марк Абрамович, национальность — эвенк». Председатель землячества увлекался этнографией и очень обрадовался встрече с представителем столь редкой, встречающейся только в условиях Крайнего Севера национальностью. Эвенк настойчиво приглашал председателя к себе в гости на летние каникулы и обещал покатать на оленях и познакомить с живущей в чуме под Якутском мамой. А потом Рабинович, по моей просьбе, выставил председателю землячества палестинских студентов диагноз «эпилепсия». Тогда в Ливане шла война между палестинцами и ливанскими христианами и таким образом мы отмазали председателя от участия в боевых действиях. Новоявленный эпилептик оказался веселым парнем, знатоком и тонким ценителем северной красоты, который и познакомил меня с моей будущей женой. Сначала я любил ее за деньги, а когда у меня деньги кончились, для этого потребовалось два с половиной дня, она любила меня бесплатно и мы покупали только булки и питались одними гренками. Потом нас пришли навестить два сутенера, и срочно вызванный Кузьменков попытался на словах им объяснить, что к нам приходить больше не надо. Сутенеры вступил с Кузьменковым в ненужные пререкания, и моя будущая супруга бегала вызывать для них скорую помощь, а потом таскала для них апельсины в больницу имени Склифосовского, когда врачи разрешили им жевать. Она была очень добрая и красивая девушка, и я по настоящее время ни минуты не сожалел о том, то женился на ней. Я бы и сейчас с огромным удовольствием погулял бы по Москве, да дела не пускают.