Михаил Маковецкий - Девушки для диктатуры сионизма

За два года до этого знаменательного события в жизни Парабалюки и Копытовой моей сестре предстояла серьезная операция. Я нашел известного хирурга, который за приличное вознаграждение согласился её прооперировать. Он был в операционной, пока наркоз не подействовал, после чего ушел к молодой любовнице, а оперировал Парабалюка. Чета Парабалюков, кстати, в Камерун так и не уехала, а поселилась в Страсбурге, где Жорзильо работает хирургом. И преуспевает. Говорят, у него золотые руки. А моя сестричка Офелия и по сей день проживает в Москве и прекрасно себя чувствует.

— Эх, Саранча, хоть ты и сидел два раза, а негров ты не видел, а значит, жизни не знаешь, — сказал пожилой следователь, ласково поглаживая по голове сидящую у него на коленях девушку. Со мной от него однажды болезнь приключилась. Студно и рассказывать. Если бы она по-русски понимала — не рассказал бы. А так расскажу.

История называется «Как я заболел непроизвольным мочеиспусканием. Это случилось, когда я учился в Высшей Школе Милиции. По субботам мы ходили на танцы-шманцы-зажиманцы в общежитие текстильного инситута. И вот когда этапы танцев и шманцев были пройдены, и наступил долгожданный этап зажиманцев, горькая судьбина занесла меня в туалет пописать. Телом я находился возле унитаза, но моя душа трепетала в преддверии неизбежных, как мне казалось, зажиманцев.

Из-за отсутствия освещения в туалете было темно, и только в углу мерцало что-то белое. Опрометчиво рассудив, что белым мерцать может только унитаз, я направился в угол и решительно приступил к писанью в сторону белого мерцания. Через мгновение унитаз заговорил человеческим голосом со странным акцентом. Его словами были: «Не писай на меня, глупенький». Необходимо отметить, что в ходе танцев и последующих за ними шманцев я выпил довольно много пива. Разбавленного домашним самогоном. Поэтому соображал я медленно, а писал долго.

— Исполни три моих желания — перестану на тебя писать, — сказал я прежде, чем вспомнил, что унитазы не разговаривают. Но было поздно. Унитаз вскочил и укусил меня за мочеиспускательный орган.

После этого случая пять дней я заикался, а мочиться в кровать месяца через три, после сдачи летних экзаменов. Объяснения, что на унитазе сидела негритянка, и то, что я принял за унитаз — белые негритянские зубы, утешили меня мало.

— А слышал, что в свое время Авраам Линкольн освободил негров от рабства потому, что этого настоятельно требовало дальнейшее развитие баскетбола.

— Врешь ведь, Саранча, — неуверенно сказал пожилой следователь, — по глазам вижу, врешь.

— Вру, — не стал спорить Саранча, — вру, но не со зла, а по простоте душевной.

— О простоте душевной мне и не напоминай. Есть у меня одна знакомая, уборщица с аптеки. Да ты ее знаешь.

— И как мать, и как женщину, — вновь не стал спорить Саранча.

— Господи, да что вы в ней находите?

— А вы?

— Кто, я? Ты, Саранча, хоть бы ее постеснялся.

— Да она же по-русски не понимает!

— А-а, забыл совсем. Но, я тебя как человека прошу, Саранча, ты ей не рассказывай. А то неудобно как-то.

— Не расскажу. Могила. Безымянная. Но оставим эту тему. Так какое отношение уборщица из аптеки имеет к такому человеческому качеству, как душевная простота. Вот уж никогда бы на нее не подумал.

— Уборщица из аптеки — в гуманитарных и житейских вопросах женщина исключительно изощренная. Этого у нее не отнять. Но есть у нее маленькая слабость. Хочется ей овладеть точными науками. Причем хочется с такой силой, что не может с собой совладать. Тянется женщина к знаниям, причем с самого пола. В настоящее время ее эрудиция в области точных наук находится на уровне плинтуса, но своими знаниями она делиться непрерывно. Недавно, не помню в каком контексте, речь зашла о географическом положении Украины.

— Помню, что где-то рядом с экватором, а на каком континенте — забыла. Название на языке вертится, а вспомнить не могу, — авторитетно сообщил мне она. С выражением утомлённой задумчивости на лице.

Недавно несчастная любовь к учёбе привела ее в стены какого-то учебного заведения, куда она решила поступить. К вступительным экзаменам она готовилась самым серьезным образом. В результате титанических усилий частных преподавателей в ней постепенно вызрела мысль о том, что все единицы измерения придуманы людьми, связаны между собой и хранятся в Палате Мер и Весов в Париже. Осознав этот факт, она поняла, что её горизонты раздвинулись чрезвычайно, и вновь бросилась на штурм очередной академической твердыни. На вступительном экзамене к ней отнеслись поистине сердечно и предложили самой выбрать тему, которую она бы хотела раскрыть экзаменаторам. Застенчиво потупившись, она выразила готовность побеседовать о единицах измерения. При этом Фортуна сочла нужным упомянуть, что в фармацевтику она пришла от сохи. Сделала она это напрасно. Во-первых, это было неправда. А во-вторых соха вызвала в экзаменаторах совершенно ненужные ассоциации, и они спросили уборщицу из аптеки:

— Что такое лошадиная сила?

Точного ответа на поставленный вопрос она не знала, но это её не смутило. Вспомнив о хранящихся в Париже эталонах, Фортуна звонким голосом отчеканила, что одна лошадиная сила — это та сила, которая развивается лошадью высотой в метр и весом в один килограмм. После чего она сочла нужным упомянуть, что эталон этого страдающего тяжёлой дистрофией пони храниться в «la chambre des Mesures et les Poids» (Палате Мер и Весов) в Париже. Нельзя сказать, что её ответ не произвел впечатления на экзаменаторов. Не все соискатели диплома аптекаря в городе Пскове свободно говорят на французском языке. Но и в этот раз она провалилась.

Но удар она держит крепко, и очередная академическая неудача никоим образом не влияет ее философское отношение жизни, — продолжил тему Саранча, — вы, конечно, знаете, милейший следователь, что я предпочитаю участвовать в многолюдных любовных действах. Есть такая слабость. Во время одного из таких встреч в узком кругу, в промежутке между действиями, я был свидетелем такого разговора.

— А Вы когда-нибудь видели глаза Вашего мужа, когда Вы делаете минет? — спросила уборщица из аптеки свою соседку по кровати.

— Пока нет.

— А я вчера подняла глаза дух перевести, а в дверях муж стоит, — поведала Фортуна.

— Ага, значит, у вас есть любовник, — сразу догадалась собеседница уборщицы, — от встречи моего мужа с моим же любовником у меня также остались тяжёлые воспоминания. Однажды, когда я была совсем юна и доверчива, за мной очень красиво ухаживал один молодой человек. В конечном счете, я ему отдалась. И надо же такому случиться, под утро вернулся из командировки муж. Увидев его, мой поклонник простонал: «Боже мой, какое счастье!». И на его ресницах блеснули слёзы. Сражённая в самое сердце таким вероломством я застыла в форме греческой буквы.