Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье

И вот Ирка, воплощение женской логики, расцеловала меня и задала привычный вопрос: "Как дела?", а я безрадостно приступила к перечислению своих неурядиц. Тем временем неунывающая моя подруженька присоединилась к распитию алкогольных напитков.

— Слушай, мася, — тараторила Ирка, сооружая коктейль из остатков мартини, — не принимай близко к сердцу! Все образуется! Чтобы что-то получить, надо это оплатить. Ну и пусть итальянцы не согласятся на ваших немытых придурков, зато твой Дармобрудер поймет, что ты его предупредила. Он вернет тебе место зама, а то и вице-президента! Есть вас вице-президент?

— Ага! — мрачно согласилась я, крутя рюмку в пальцах, — Будь он жителем загнивающего Запада! В России любой, по собственной вине обложавшись, не каяться будет, а зло сорвет на подчиненном. Потом он напьется и будет рассказывать, что его подставили. И когда итальянцы повернут нам филейную часть, Дармобрудер падет на грудь Эму. Они хором восплачут и возрыдают, а, отсморкавшись, упрекнут меня в недостатке рвения — тоже хором. После чего с меня снимут премию, а то и кусок зарплаты.

— Ну, перестань! — взмолилась Ирка, тряхнув русой, аккуратно выстриженной стильными клочками, шевелюрой, — Лучше давай развеемся. Поедем…

— По магазинам! — привычно закончила я недоговоренную фразу, — Нет, солнце мое, ехать с тобой по магазинам, да еще в таком податливом состоянии — уголовное преступление. Против моего кошелька. Я вернусь с горой ненужного шмотья, и мой ремонт придется отложить — до всплытия Атлантиды. Лучше будь другом: сходи вниз, в магазин, купи еще винца, а я сварганю ужин. Проведем этот вечер у камина, как две сплетницы-домоседки. Вспомним юность, годы золотые.

— Ну, хорошо, — покладисто согласилась Ирка и метнулась к двери, — Сделаешь пиццу, по рукам?

Пицца — мое коронное и запретное блюдо. Я готовлю его только для гостей и никогда — для себя. Если есть у современной женщины заветная мечта, то это — заболеть дистрофией и булимией одновременно. Не думать ни о калориях, ни о килограммах, ни о размерах, ни о тренажерах. Жрать, жрать, жрать и худеть, худеть, худеть…

Ирка вернулась с новой порцией мартини, пока я энергично месила тесто. Когда я стряпаю, на меня нападает демон откровенности. Услышав от меня богатый подробностями рассказ о вчерашнем таинственном досмотре, в результате которого я повыбрасывала на помойку все накопившееся старье и вдребезги не выспалась, Ириша не на шутку перепугалась. Она получает второе образование в каком-то юридическом экстернате, собирается менять профессию искусствоведа на более выгодную, будет юристом по авторскому праву. Теперь ей, как будущему специалисту, везде мерещатся криминальные деяния. Ирка начала предлагать самые невообразимые версии: а вдруг мне в квартиру подбросили ценную информацию, о которой я понятия не имею, или среди старья, оставшегося после дедушкиной смерти, спрятан клад, а может быть, тот, кто жил в этой квартире до меня, заховал в кладке стены что-то этакое… Здесь я ее остановила и предложила вскрыть обивку на всех стульях в доме. Чем черт не шутит, пока Бог спит? Но Ирка не обиделась. Она человек легкий: легконогий, легкомысленный и легковерный. Мне иногда хочется быть такой же. Наверное, ей весь мир кажется розово-золотым, будто облако на закате, а неисправные трубы поют, как соловьи в любовном угаре. Хорошо быть оптимистом! В тот вечер, под влиянием выпитого, я тоже твердо решила стать оптимисткой.

Пробуждение изничтожило благие намерения и радужные надежды на корню. Нет, похмелья со мной не случилось, и кошмары меня не мучили — само будничное утро не радовало. Зудение будильника, сквозняк из распахнутого окна, холодный пол ванной, мелкий подхалимаж моего кота Прудона, требующего кормежки до того, как я окончательно проснусь и почищу зубы. До чего же утомительно быть женщиной эмансипированной, деловой и независимой! Чует мое сердце: однажды я откажусь от карьеры и стану аленьким цветочком на клумбе какого-нибудь заботливого садовника. Надеюсь, она не окажется клумбой перед домом престарелых.

Я ехала на работу, размышляя: может, удастся усмирить Эму, набрать среди проклятых опусов десяток — ну хоть пяток! — приемлемых вещиц? Ведь и мой профит на итальянском контакте составил бы оплаченную поездку в Италию — на весь срок выставки. Ну чем не "сон в летнюю ночь"! Там уж я не буду сидеть бабой на чайнике между кассой и смотрителем зала. Объездить теплую, благословенную страну, этот огромный музей под открытым небом, поговорить на певучем итальянском языке, который я почти забыла, посидеть в настоящей итальянской траттории — давняя и, похоже, неисполнимая мечта. Интересно, из какого города к нам приедут? Кажется, из Флоренции?

Жрушко встретила меня таким лицом, что мои эфемерные мечты об Италии и палаццо Питти (в них я удобно пряталась от прессинга утреннего метро) вмиг разлетелись стаей тропических бабочек. Ну что Ноевне стоит хоть разочек подарить мне свою коронную улыбку, припасенную для шефа? Представьте: рот полуоткрыт и растянут, как у взнузданной лошади, голова беспрерывно кивает, бледные десны чудно гармонируют с огромными желтыми зубами — от такого очарования не грех и отнять чуток. Увы! Мне, жалкому хранителю убогих фондов, узреть нечто подобное не дозволено — рылом не вышла. Разве можно тратить сокровища на бесстыжих молодых нахалок? Жрушко упоена свалившейся на нее властью. А власть и брюзгливая физиономия для тетенек ее типа нераздельны. Поэтому мы с Ноевной двинулись в фонды, не тратя времени на ненужные сантименты вроде разных там "Здравствуйте, как вы хорошо выглядите!". Нас ожидали сомнительные шедевры, полюбившиеся Дармобрудеру-покровителю искусства.

Я перебирала и компоновала глупо размалеванные коллажи из газетных вырезок, фаянсовые миски с неприличными надписями, кривые статуэтки из обрезков ржавых труб, раз за разом, снова и снова, но общее ощущение чего-то самодеятельного, давным-давно устаревшего и невыразимо скучного не исчезало. Для моего шефа самое важное в художнике — грубый эпатаж всех и вся, самый верный способ завлечь зрителя — напугать того по потери пульса, самая надежная раскрутка — громкий скандал в прессе. Поэтому и любимые авторы — бездарности, яростно клеймящие неважно что — обязательно с применением якобы оригинальной художественной техники. Например, хорошо поклеить на полотно дисконтные карты дорогих магазинов, составив из них неприличное ругательство, тем самым обличая алчность и коммерциализацию. Но на это, правда, у наших левшей никогда не будет дисконтных карт, даже поддельных. Еще Дармобрудеры глубоко почитают "православие-самодержавие-народность" — за незатейливость идеи, а потому их любимцы вечно ваяют нетленку с изображениями Бориса и Глеба, Пересвета и Осляби, плаксы Ярославны и традиционалистки Сердобовой. С эстетическими пристрастиями шефа трусиха Ноевна согласилась только по долгу службы, и ее поведение было несколько напряженным возле украшенных матюками супниц, но при появлении очередного кисло-сладкого "Крещения Руси" Эму просто расцвела. Ну, все, началось!