Людмила Милевская - Пять рассерженных жён

— Правда, — не без гордости подтвердила я и с важностью добавила: — В твёрдой обложке.

— Поверить не могу! Они сошли с ума! Ведь все знают, что ты абсолютно не умеешь шутить, ты глуха для юмора.

— Я и не шутила, — призналась я. — Писала совершенно серьёзно. До сих пор не пойму, почему им это показалось смешным. Да какая разница. Раз печатают, значит сочли нужным, сейчас речь идёт о твоём коте. Даёшь ты мне его или нет?

— Даже не знаю, Мама, — ответила Тамара, но в голосе её уже чувствовалось сомнение. — А ты его кормить не забудешь?

— Нашла о чем беспокоиться. Если и забуду, ему это только на пользу пойдёт. Зачем ты его так раскормила? Ему же не в сумо выступать. И потом, ты так волнуешься, будто я его на месяц забираю. Я сама на это не пойду. Не могу сказать, что не люблю животных, но с некоторых пор заводить опасаюсь: они у меня почему-то дохнут, — призналась я.

— Может как раз потому, что ты их регулярно забываешь кормить? — предположила Тамара.

— Вполне возможно, — согласилась я. — Но я и сама, порой, забываю поесть, такая напряжённая у меня жизнь. Покой мне только снится! Если бы не мой Астров… Ну да ладно, не о том речь. Так даёшь ты кота или нет?

— Даю, — решилась Тамара. — Но мы идём по магазинам и на день рождения.

— В таком случае к коту дашь и ключи от своей дачи, — тут же затребовала я. — Буду фотографироваться на фоне твоих колонн.

— Ну это уже слишком, — возмутилась Тамара.

— Глупая, вместе с котом на обложку попадёт и твоя дача. Соглашайся.

Тамара опять призадумалась.

— Да? — в конце концов спросила она. — Моя дача? Попадёт на обложку?

— Именно, — заверила я. — Фотографироваться в собственно квартире — это мещанство, а твоя дача вполне сойдёт за Колонный зал.

— Хорошо, я согласна, — окончательно сдалась Тамара.

Утром следующего дня она была уже у меня. Сразу же вручила моему Астрову ключи от дачи, чтобы он заранее мог выбрать достойный для нас с котом фон, после чего, обвешанный фотоаппаратурой Евгений тут же и отбыл. А мы с Тамаркой отправились по магазинам.

Памятуя о том, что я должна сохранять перед съёмками свежесть и не желая изматывать себя общением с продавцами, я пристала к первой же попавшейся рубашке и принялась истерично её расхваливать. Рубашка была ужасна, но спящая стоя с открытыми глазами продавщица проснулась от моего восторженного визга и подключилась к процессу. Вдвоём нам почти удалось убедить Тамарку, что рубашка шедевр портняжного искусства, но в последний момент она осознала, что на этом поход по магазинам закончится и решительно с нами не согласилась. Более того, она разгадала мой манёвр и строго сказала:

— Мама, не увиливай. Ты невозможная! Если думаешь, что от меня легко отделаться — заблуждаешься. Кота и дачу отработаешь как полагается.

— Господи, что с людьми делает этот бизнес! — воскликнула я, вознося руки к потолку. — Ты во всем видишь только злой умысел.

— И никогда не ошибаюсь, потому что в девяноста девяти случаях из ста меня хотят надуть.

С этими словами она потащила меня по магазинам и таскала до тех пор, пока я не упала около очередной белой рубашки и не воскликнула, обливаясь потом:

— Все, больше не могу.

— Берём, — мгновенно приняла решение Тамарка, на рубашку даже не взглянув.

Она тут же с улыбкой обратилась к продавцу:

— Упакуйте пожалуйста.

На самом деле ей было плевать какая там рубашка. Рафинированный Фрол Прокофьевич её белых рубашек не носил, он приходил в ужас и тут же дарил их официантам ресторанов, в которых регулярно обедал. Он с этими официантами был для того и дружен, чтобы сплавлять им все подарки, полученные на свой день рождения. И я его не осуждаю, потому что покупались все эти подарки по одному и тому же принципу — чтобы доставить Фролу Прокофьевичу хотя бы несколько неприятных минут. Удивительно было лишь то, что бедняга это терпит.

Когда рубашка была куплена, а Тамарка пришла к выводу, что наконец-то я окончательно потеряла весь свой внешний вид, мне стало ясно, что процедура закончилась.

— Все, можешь ехать на дачу фотографироваться с моим котом, — с чувством выполненного долго воскликнула Тамарка, с удовольствием разглядывая то, что от меня осталось.

— А где кот? — вяло поинтересовалась я, уставившись на свои опухшие от ходьбы по магазинам ноги и думая, что моя страсть к высоким каблукам с возрастом становится обременительна.

— Даня его уже туда повёз, — оптимистично заявила Тамарка, — но понятия не имею как ты будешь фотографироваться: у тебя же под глазами такие круги и щеки обвисли. И вся ты какая-то зелёненькая. Может перенесёшь эту процедуру на завтра?

Я воспряла:

— С удовольствием.

— Ах, нет, — вспомнила Тамарка, — завтра же мы идём на день рождения. Поезжай сегодня.

И я поехала.

Я приехала на дачу, и вот оттуда-то и начались все мои неприятности.

Для начала я поругалась с Евгением. Он не придумал ничего лучшего, как предложить мне сняться на фоне серой стены и без кота. Я пришла в бешенство.

— И для этого надо было ехать на Тамаркину дачу и тащить сюда её непутёвого кота? — завизжала я. — Когда таких стен и в моем доме хватает. И эта ничем моих не лучше. У меня хоть обои весёленькие, а тут сплошной мрак. Как и вся Тамаркина жизнь.

— Я вообще не понимаю, зачем ты притащилась сюда и почему загорелась желанием фотографироваться именно с Тамаркиным котом, — выразил недоумение Евгений. — На свете что, мало котов? Только в одном нашем подъезде их живёт с десяток.

Я ещё больше вскипела:

— Астров, не выводи меня из себя! Ты что, предлагаешь мне фотографироваться с бездомным блохастым котом? На обложку книги? Чтобы читатель мог полюбоваться как по мне скачут блохи? И после этого мне ещё будут говорить о мужском уме! Да ты посмотри только на Тамаркиного кота и все поймёшь. Кот красавец, сама роскошь! Взгляни на него, несчастный!

Евгений последовал моему призыву и взглянул. Кот флегматично лежал там, куда его бросил Даня — на полу. Складывалось впечатление, что он упал замертво, он даже не дышал, так ему было лень.

— И что? — ничего не понял Евгений.

— А то, что он рыжий и прекрасно сочетается с моей рыжей гривой, — уже настраиваясь на рабочий лад и хищно осматривая холл, сообщила я. — Будешь снимать нас на фоне той колонны.

— Становись, — скомандовал Евгений, послушно хватая в руки фотоаппарат.

— Что значит — становись? — возмутилась я. — Тащи лестницу!

— Лестницу? — изумился он. — Зачем?

— Боже, какой ты бестолковый! За тем, что я хочу сфотографироваться наверху, на фоне верхней части колонны!

Евгений (видимо не стоило на него так много кричать) начал заводиться. Сначала он покраснел и поиграл желваками, что всегда было плохим признаком, потом засопел и тишайшим, обманчиво нежным голосом сказал: