Оксана Обухова - Очки для близости

Кондиционер салона вытягивал из меня жаркий страх, я погладила приборный щиток ладонью и сказала:

— Ну что, попали мы с тобой?

Машина монотонно и ровно гудела двигателем, я достала сигареты и закурила.

Странно, но мои руки почти не дрожали.

Меня не покидало ощущение театральности происходящего. Звуки пощечин раздавались, как аплодисменты неловкому артисту.

Возможно, это игра психики, подсознательно я отстранилась и воспринимала все как зритель. Возможно, кто-то из героев сфальшивил.

Интересно, кто у нас прима?

— Похоже, что я, — доложила я автомобилю.

Меня всегда называли умной девочкой, компенсируя этим несуразность иных комплиментов. Двадцать минут назад, стиснув зубы, я ехала к хозяину вернуть то, что получила, — пощечины, унижение и автомобиль. Теперь вот стою в тени дуба и прикидываю варианты развития сюжета.

Вариант первый. Я делюсь с Дмитрием Максимовичем всем, что получила, объясняю дорогому, какая он скотина, и финальная сцена выглядит примерно следующим образом. Толстосум в негодовании вышвыривает сумасшедшую гувернантку в канаву у забора со всеми чемоданами, книгами и волчьим билетом.

Вариант второй. Я бросаюсь толстосуму на грудь, рыдаю, жалуюсь на подлую толстосумову родню и прошу защиты. При данной постановке финальный акт предугадать невозможно. Все зависит от степени заинтересованности действующих лиц. Я могу получить защиту, а могу и приземлиться в канаве с тем же набором. Родня, она и у олигархов родня. Она не партнер, ее не выбирают. Народ помирится, выпьет мировую, а я останусь вечным напоминанием «недоразумения». В конце концов никакого кода мне еще не сказали, могут сослаться на временное помутнение моего рассудка от обиды.

И адью, Мария Павловна.

Вариант третий. Я играю роль троянского коня, на цыпочках выполняю приказ и меня оставляют в покое. Возможно. Но…

На первом месте в списке «но» Серафима. Молодая и беременная. А это обязывает.

Максимум на месяц.

Восемь лет назад я считала себя вполне успешной женщиной с ясными целями, надежными тылами и блестящими перспективами. Сейчас мне тридцать два, перспективы туманные, тылы отсутствуют, зато ответственности через три недели прибавится еще на одну единицу больше. УЗИ показало, что это будет девочка. И назовут ее Машей. Машей-младшей.

Смешно, но сейчас я служу у Младшего Буратино. Когда первый раз я услышала это прозвище, удивлялась долго. Меньше всего Дмитрий Максимович Бурмистров напоминает деревянную куклу, ему бы в Карабасы-Барабасы.

У меня педагогическое образование и знание в совершенстве двух языков — испанского и немецкого. Оба они прилипли ко мне еще в детстве, органично и ненавязчиво. Мой отец долгие годы работал торговым представителем на Кубе, недалеко от нас жила семья такого же представителя из братской ГДР, и поначалу я общалась с симпатичными детьми толстого герра Кунца на смеси русского, немецкого и испанского, который мы все активно изучали.

Постепенно языки разделились, по слухам, у меня к ним врожденная способность, и в Советский Союз я вернулась с чемоданами тряпья и невесомым багажом трех диалектов двух языков, не считая русского.

В коммунистической России дули ветра перемен, наличие диплома иняза при абсолютном знании языка не являлось обязательным, и я поступила в педагогический.

Языковое обеспечение давало мне надежду на место в приличном колледже, в программу которого входит изучение немецкого и испанского.

В муниципальных школах платили до голодного обморока мало, и два месяца после получения диплома я обивала пороги лицеев, колледжей и частных гимназий.

Оказалось, не все так просто. Хотя в одном из лицеев учительница уходила в декретный отпуск, и меня попросили подождать четыре месяца.

Надежда оставалась, но на хлеб ее не мажут. И я начала подрабатывать переводами.

Вот тогда и повстречался мне Витя Синявский, парень из соседнего с нашим дома.

— Маша, золотце, всю неделю думаю о тебе!

Я посмотрела на красивого ухоженного Витю и решила, что это он с жиру бесится. Его жена, фотомодель Лариса, не давала мне никаких шансов, даже с недельной форой.

— А в чем, собственно, дело?

— Машенька, моя фирма законтачила с аргентинскими фирмачами. И мне срочно нужен надежный товарищ со знанием испанского. Как у тебя с техническими переводами?

— Ничего себе еще и с немецкими.

— Тоже не помешает, — отмахнулся Витя. — Когда можешь приступить?

— Сколько? — по-деловому спросила я.

Синявский подхватил меня под локоток и, как Муху-Цокотуху, поволок в уютный уголок, географически привязанный к кафе на ближайшем перекрестке.

Там мы и ударили по рукам. На четыре месяца я со всеми языками поступала в Витино распоряжение. Оклад он назвал мне в тот момент, когда я пыталась отхлебнуть кофе. Чашка дрогнула, и я облила любимый плащ, купленный в «Березке» по чекам десять лет назад. О чем, впрочем, я забыла тут же. На одни премиальные я поменяю и драный плащ, и сапоги «скороходы», и мамину вязаную кепку. Хватит еще и батистовый платочек купить в переходе. На гарантированный оклад будем жить.

Витя Синявский был старше меня лет на пять и владельцем фирмы являлся де-юре, а де-факто руководством занимался его отец, по совместительству депутат Моссовета. Будущее их производства виделось мне безоблачным, сытым и по-европейски ярким. Через три оклада с премиальными наша к тому времени неполная (папа умер год назад) семья собралась на кухонный совет.

— Машенька, — смущенно начала мама, — мне неловко об этом говорить… Но зачем тебе переходить в школу?

— В лицей, — поправила я.

— В лицей, — поморщилась мама. — Название не столь важно. Но у тебя все так… удачно сложилось.., ты менеджер.., оклад…

— Премиальные, — добавила я.

— Вот-вот. А нам еще Симочку ростить.

Тогда я первый раз закурила при маме.

Она молча встала, принесла из серванта папину хрустальную пепельницу и поставила ее передо мной, как факт, — теперь ты, Маша, глава семьи. Серафиме девять лет, мама всю жизнь провела на домашнем хозяйстве, а ее наука медицина давно ушла вперед. Если своих дочерей она еще как-то лечила, то остальным пациентам делала на дому уколы по предписаниям коллег, не загоравших десять лет на Кубе.

В глубокой задумчивости, я первый раз дымила в потолок кухни, вопившей о ремонте. Симины туфли скрипели о том же, мамино давление просило лекарств. Деньги, оставленные папой, мы давно и успешно проели. Я затушила окурок в пепельнице главы семьи, тем самым поставив точку в разговоре.

Не скажу, что работа менеджера была мне неприятна. Скорее наоборот, я была неприятна ей. Подобная должность является лицом фирмы, мое же лицо могло служить только рекламой пластической хирургии — до и после. Положение спасали лишь густые волосы, белые зубы и нежный в девичестве румянец. Все остальное просилось под скальпель. Среди умненьких дурнушек я всегда занимала лидирующие позиции.