Оксана Обухова - Очки для близости

Но в работе менеджера были и бесспорные преимущества. Фигуру нерожавшей колхозницы я укрыла дорогими костюмами, мелкие глазки — тонированными очками и превратилась в типичную канцелярскую мышь с хорошим окладом вне зависимости от премиальных.

Мне бы деток учить, а не солидных дядек на деньги уговаривать.

Семья Синявских с этим не соглашалась.

Я была первой и последней женщиной, с которой Синявские ездили в служебные командировки, не опасаясь домашних скандалов.

Так продолжалось два года. До тех пор, пока Сима не позвонила мне на работу и не сказала, что маму увезла машина «Скорой помощи».

Инсульт. Тромб разорвал сосуд в маминой голове и нашу жизнь.

Я металась между больницей, офисом, аптеками и магазинами. Похудела, как продавец «Гербалайфа», и болталась в дорогих костюмах, как колхозная корова в седле. Теряла разум и нить разговора, путалась в документах и пару раз слегка подгадила фирме.

Синявские терпели это недолго. Они вызвали меня в кабинет, усадили на место и повели неспешный разговор.

— Вот что, Машенька, — депутат знал меня с детства и тыкал ласково, — мы все тебе сочувствуем.

Я понуро съежилась в кресле и поправила очки. Надеюсь, из-за нежных воспоминаний уволят меня с пособием.

Младший шеф подошел сзади и положил руки мне на плечи. Я попробовала пореветь.

— Ну, ну, Марь Пална, — успокоил депутат, — погодите слезы лить. У Виктора есть что вам предложить. Так сказать, по-соседски.

И мне предложили.

У Витеньки и Ларисы была дочь пяти лет. Очаровательная девочка с лицом матери и мозгами отца. Убийственное в будущем сочетание.

Но на тот момент, мягко выражаясь, ребенок был педагогически запущен. Фотомодель Лариса избаловала Иночку до безобразия. Капризное дитя отказывалось есть овсяную кашу, завязывать шнурки и учить азбуку. А у родителей имелись для Инессы далеко идущие планы. Дорогой лицей, фортепьяно три раза в неделю, теннис по вторникам и четвергам, школа бальных танцев или спортивного рок-н-ролла на выбор.

Мне повысили (!) оклад и определили к буйной Дюймовочке.

Через полгода Инесса без проблем поступила в лицей, освоила нотную грамоту и научилась плясать цыганочку с выходом.

Дрессура Дюймовочки далась мне без труда. Я всего лишь показала ребенку изнанку жизни.

Совершая челночные рейсы между Витиным домом и квартирой, в которой лежала парализованная мама, я была вынуждена иногда брать Иночку с собой.

Первое время на девочку нападало оцепенение, едва она переступала наш порог и попадала в запахи лекарств, лежачего больного и мокрых простыней, развешанных всюду. Постепенно малышка освоилась, и, пока я разогревала маме обед, она поила больную чаем, рассказывала о котенке Тиме, кукле Регине и гладила больную по волосам, обещая выучиться на врача.

Окончательный перелом наступил в день, когда девочка, ненавидевшая рояль, села за наше домашнее фортепьяно и сыграла для мамы «И мой сурок со мною». После этого все гаммы и пьесы мы разучивали только у меня дома. Приходящий учитель музыки не переставал удивляться — неуправляемый ребенок выполнял все требования педагога беспрекословно и на отлично.

И поползли слухи о моих исключительных способностях. И пошла я по рукам.

Требование к нанимателям у меня было только одно — невзирая на расстояния, два раза в день я должна быть дома. То, что Серафима становилась старше, значения не имело. Болеет моя мама.

Три года назад мамы не стало. Мне было двадцать девять, Симе — шестнадцать, и я отвечала за все.

Сестра закончила школу, поступила в институт, я вспахивала ниву образования чужих детей, пока не споткнулась на предпоследнем клиенте.

Сам приличный мужик, он имел великовозрастного сына-оболтуса, которому ни одна гувернантка уже не поможет. Только тюрьма.

Нанимателя звали Василий Федорович, оболтуса — Алекс, я занималась младшим представителем семейства Игнатом.

Милый мальчик с хорошими задатками не доставлял мне никаких хлопот. Мягкая корректировка испанских фраз, отточка грубой тевтонской речи и привычная прививка хороших манер. Через год Игнат отбыл бы в швейцарский пансион, а я получила бы очередное рекомендательное письмо и отправилась удобрять очередную ниву.

Если бы не Алекс. Субтильный, вечно пьяный оболтус решил использовать гувернантку не по назначению.

Первый раз я согласилась жить в загородном доме клиента. Москва меня начала утомлять, взрослая Сима довольно осмысленно вела хозяйство и присмотра не требовала. Мне выделили апартаменты с душем и клозетом, окнами в сад и с антикварным бюро. Под потолком висела клетка с канарейкой, а повар готовил китайские блюда.

Я даже собиралась отдохнуть. Если бы не Алекс.

Однажды ночью я проснулась от ощущения рук на своем теле. Мерзкий оболтус, пьяно бормоча, снимал с меня ночную рубашку.

Орала я так, что сбежались все. Кухарка и повар, привратник и хозяин в шелковой пижаме.

Стаскивая с меня мало что соображающего оболтуса, Василий Федорович лупил его тапком, а негодяй лишь ржал:

— Да че вы, в натуре! Я этой уродине за счастье, козе старой!

Много чего нового услышала я о себе в ту ночь. Утром собрала вещи и отправилась прощаться с Василием Федоровичем.

— Мария Павловна, — хозяин дома снял очки и потер переносицу, — я, так сказать, прошу у вас прощения за ночную сцену.

Мальчики растут без матери…

— Не стоит, Василий Федорович, — перебила я его. — Надеюсь, вы понимаете, что оставаться далее в вашем доме я не могу.

— Да, да, конечно. Я заплачу вам за два месяца вперед…

— Лучше наймите на эти деньги кучера с вожжами. Вашему сыну требуется порка, — не выдержала я.

Василий Федорович встал, подошел ко мне и усадил на диван.

— Я все понимаю, Мария Павловна. Но все же, как бы это так сказать.., я надеюсь на вашу скромность.., то, что произошло.., я все оплачу…

— Перестаньте. — Я остановила неловко мнущегося мужчину. — Я не собираюсь болтать об этом на всех перекрестках.

— Вот и договорились, — пробормотал бывший хозяин и вынул из кармана пиджака пухлый конверт. — Это вам, Мария Павловна, так сказать, за моральный ущерб.

Я взяла конверт, отсчитала из толстой пачки купюр две месячных оплаты, остальное вернула.

— Я морально ущемленной себя не чувствую.

Простились мы сухо.

Через два дня он приехал ко мне домой.

Слегка смущаясь, сияя щеками, лысиной и глазами, Василий Федорович по-хозяйски расположился в гостиной и заявил:

— У меня для вас, можно так сказать, — фразы «так сказать», «как бы это так сказать», «если можно так сказать» Василий Федорович использовал, как грузчик мат вместо знаков препинания, — приятное известие. Новую службу вы уже подыскали?