Тьерни Макклеллан - Наследница по кривой

— Заметка была совсем малюсенькой, — наконец произнесла она. — И на предпоследней странице, так что, возможно, не так уж много людей ее прочло. Но… гм… Джарвис отреагировал так…

Шарлотта умолкла, однако я могла с легкостью закончить за нее. Джарвис, несомненно, отреагировал так, словно поврежденная дверь нашего агентства освещалась в прессе с тем же шумом и треском, что и премьера "Годзиллы".

— Джарвис сказал, — добавила Шарлотта, — что подобные вещи вредят бизнесу. Он считает, что люди станут бояться приближаться к нашему агентству.

Наверное, я все-таки была права насчет Джарвиса. Если в его агента стреляют, то первым делом он подумает не о том, цел ли агент, а о потоке посетителей.

Редкий человеколюб.

Однако у Шарлотты — всех ей благ в жизни — был иной список приоритетов.

— Судя по заметке, это было довольно страшно, — сказала она. — Ты в порядке, Скайлер?

— Все хорошо, Шарлотта. Спасибо за заботу.

— Как ты думаешь, кто… гм… мог это сделать?

Хотя я была тронута сочувствием Шарлотты, но полагала, что сейчас не время обсуждать, кому вдруг захотелось изрешетить меня пулями. Особенно когда рядом стоит Банни. Мой ответ мог бы заставить ее кое о чем задуматься. Например, о том, как расправляться с соперницами, настоящими или мнимыми.

— Шарлотта, поговорим, когда я вернусь в агентство, ладно? — С этими словами я повесила трубку.

Матиас попрощался — похоже, всем было наплевать, сказала ли я "до свидания", — и по пути на автостоянку я предложила навестить Джарвиса.

Джарвис, если вы помните, живет в Олдхеме, не менее чем в тридцати пяти минутах езды от центра. Это преимущественно сельская местность.

Путешествие туда оказалось еще более увлекательным, чем поездка к адвокату. Теперь я не только беспокоилась о мышах-автостопщиках и об анонимных стрелках в проезжающих мимо машинах, но после нашей милой беседы с Эдисоном Гласснером у меня появилась свежая пища для размышлений. Главным образом меня занимал вопрос: человек, сидящий рядом со мной, — убежден ли он в том, что я убила его отца, или все же немного сомневается?

Подходящее настроение для загородной прогулки, нечего сказать.

Пока мы ехали по городу, Матиас молчал как рыба. Я украдкой поглядывала на него, пытаясь понять, что у него на уме: представляет ли он мысленно меня в наручниках или просто обдумывает информацию, полученную от Гласснера.

Признаюсь, кое-что из сказанного адвокатом разожгло и мое любопытство. При иных обстоятельствах я бы не стала допрашивать Матиаса, хотя бы из элементарной вежливости, но, когда мы проехали пять миль по шоссе, мне вдруг пришло в голову, что я ничем не рискую, если спрошу. Ежели Матиас считает меня убийцей, то его мнение обо мне вряд ли сильно ухудшится, когда он узнает, что я еще и нахалка, сующая нос в чужие дела.

— Интересно, что имел в виду Эдисон Гласснер, когда сказал, что ему есть в чем обвинить вас, если вы обвините его?

Вопрос, заданный после столь долгого молчания, наверное, прозвучал более значительно, чем я бы того хотела. Матиас искоса глянул на меня, а потом пожал плечами.

— Думаю, рано или поздно вы все равно от кого-нибудь узнаете. Мы с отцом не очень ладили.

Из того, что последовало дальше, выяснилось, что "не очень ладили" было мягко сказано. Похоже, Матиас ладил с отцом не больше, чем Россия с Гитлером. Он регулярно ссорился с Эфраимом с тех пор, как вошел в подростковый возраст. Скандалы начались с того момента, когда юный Матиас отказался заняться семейным бизнесом и решил стать художником.

— Отец был в ярости, — рассказывал Матиас. — Он заявил, что карьера художника — это глупые детские мечты и что если я рассчитываю на него, то я последний дурак, потому что он лишит меня наследства. А пока ограничится малым: не станет платить за мое обучение в университете. Если я, конечно, не послушаюсь его.

Матиас почесал бороду и снова пожал плечами.

— Вот мне и пришлось платить самому. Я учился пять лет вместо четырех и за эти годы сменил шесть мест работы, но в конце концов закончил университет. — Даже сейчас в его голосе слышался вызов.

Согласитесь, нельзя не восхищаться сыном богача, который получил образование, рассчитывая только на собственные силы. Особенно если у вас такие сыновья, как Даниэль и Натан, — очаровательные, умненькие и безответственные обормоты, помоги им господи.

— Я получил звание бакалавра искусств, — продолжал Матиас, — потом магистра и вот уже почти пятнадцать лет преподаю технику эстампа. И сегодня, дожив до солидного сорокалетнего возраста, чуть ли не до старости, могу сказать, что не взял у отца ни цента.

С большим трудом мне удалось скрыть изумление. Две вещи из рассказа Матиаса особенно поразили меня. Первая: выходит, Матиас Кросс вовсе не богач, как многие думают.

Теперь понятно, почему он разъезжает в мышином отеле.

Вторая, возможно, и не была столь важна, но тем не менее…

Меня ввели в заблуждение седые волоски в его бороде. Я-то думала, что Матиас старше меня. А теперь выяснилось, что он на целый год моложе!

И он еще говорит о солидном возрасте, даже старости? Этак мне недолго и в депрессию впасть.

С десяток вопросов промелькнуло в моей голове, но, как ни странно, озвучила я только один:

— Что такое эстамп?

Не знаю, почему я спросила об этом. Возможно, потому, что из всех вопросов, крутившихся на языке, этот был самым деликатным.

Похоже, даже Матиас предполагал, что я спрошу его о чем-нибудь более существенном. Он искоса взглянул на меня, прежде чем ответить.

— Эстамп — это оттиск. Я делаю литографии, гравюры, а также работаю в смешанной технике, называемой «инталия». Работаю в мастерской в школе искусств и дома, где держу печатный станок. Многие мои работы выставлялись на вернисажах. А в прошлом году была персональная выставка в Нью-Йорке, — не без гордости закончил он.

— И это не изменило мнения вашего отца? Вы же добились успеха.

Матиас снова потряс кудлатой головой:

— Шутите? Он лишь пуще разозлился. Отец воспринял мой успех как плевок в лицо. Больше всего его раздражали мои публичные выставки. — Матиас надолго умолк, глядя прямо перед собой на шоссе. Его лицо даже в профиль выглядело бесконечно печальным. — Откровенно говоря, я был удивлен тем, что отец вообще упомянул меня в завещании. Многие годы мы почти не разговаривали. — В его голосе звучало горькое сожаление. Он откашлялся, прежде чем продолжить: — Думаю, именно на это намекал Эдисон. Ему не понять, сколь виноватым я себя чувствую. Никогда не прощу себе, что не помирился с отцом… Теперь уже поздно.

Я промолчала. Да и как я могла его утешить? Отец Матиаса мертв. И все уже действительно было поздно.