Наталья Александрова - Король изумрудов

«Есть еще на свете по-настоящему преданные люди», – удовлетворенно подумал Зарудный и окончательно потерял сознание.

Получасом позже в кабине пожарной машины, остановившейся в укромном тупичке неподалеку от расположения отряда пожарной охраны, происходил темпераментный торг.

– Ну, ребята, вы же все-таки пожарные, а не рыночные торговцы! – взывал к совести бравых парней в пожарной униформе худощавый, бедно одетый негр, говоривший по-русски безо всякого акцента и с большим чувством. – Ну я ведь и так очень хорошо вам заплатил!

– А ты подумай, браток, если бы немножко опоздали, тебе эти козлы уже башку твою черную отвинтили бы! – втолковывал негру широкоплечий парень с огромными руками, густо покрытыми сложной татуировкой. – А мы вовремя подоспели и раньше остальных бригад в ресторан ворвались! Как на танке в Берлин!

– Еще бы не раньше! – негр яростно жестикулировал, и казалось, еще немного – и он сорвет с головы свою бесформенную шерстяную шапочку и начнет топтать ее ногами, как торгующийся с седоком дореволюционный извозчик. – Еще бы не раньше, если остальные бригады выехали по вызову, а вас я заранее предупредил о «возгорании»! Вы ведь небось еще и благодарность от начальства получите за то, что первыми подоспели на пожар и ликвидировали очаг! Хотя чего там было ликвидировать, если всего-то одна дымовая шашка валялась да стопка старых газет горела для правдоподобия?

– Да где тебе, негру, русскую душу понять! – с горечью произнес плечистый татуированный пожарный, чувствуя, что упорный заказчик вряд ли отступит.

Как ни странно, именно этот аргумент подействовал на темнокожего авантюриста, и он с тяжелым вздохом протянул пожарному еще одну стопочку зеленых купюр.

– Ладно, – произнес он напоследок, – чего я, правда, торгуюсь, как на базаре, ведь вы же действительно меня спасли…

В это же самое время Иван Францевич Мюллер в сопровождении своего верного телохранителя Парфеныча неторопливой прогулочной походкой приближался к своему дому.

В душе у него боролись противоречивые чувства.

С одной стороны, он был удовлетворен сегодняшней работой: ему хорошо заплатили, он показал себя во всем блеске профессионального мастерства, кроме того, получил огромное удовольствие, подержав в руках уникальный, бесценный изумруд, безусловно, лучший драгоценный камень из всех, какие ему довелось видеть за свою долгую жизнь.

Но, с другой стороны, он не сомневался, что, стоило ему уйти из ресторана, камень отберут у того странного, бедно одетого седобородого человека, ничего ему не заплатив, а может быть, и убьют его…

В конце концов, Ивана Францевича это совершенно не касалось, а тот человек сам виноват – нельзя вести себя так глупо, лезть самому прямо в логово хищников, но все равно в душе у старого ювелира остался мутный осадок, что-то вроде угрызений совести…

Возле самого подъезда навстречу Мюллеру попалась худая сгорбленная старуха, закутанная до самых глаз в темный платок, как закутывались старые женщины в соленых степях Каракалпакии когда-то давным-давно, в позапрошлой жизни.

Поравнявшись с ювелиром, старуха споткнулась и ухватилась за его рукав. Парфеныч быстро шагнул к ней, чтобы защитить своего хозяина, но Иван Францевич успокаивающим жестом остановил его. Ему показалось, что далекое детство, забытое прошлое прикоснулось к его руке.

Ювелир запустил руку в карман и, вытащив оттуда несколько монет, сунул в руку старухе, словно хотел откупиться этой мелочью от своего назойливого прошлого…

– Вот тогда я испугалась! – со смехом рассказывала Лола своему напарнику. – Старуху я неплохо изобразила, лицо подгримировала да еще платком замоталась до самых глаз, сгорбилась на совесть – в общем, Станиславский и тот мне поверил бы, но руки трудно загримировать в домашних условиях, и когда ювелир стал мне свою дурацкую мелочь совать, я решила, что сейчас он меня расколет, но он был какой-то задумчивый и ни на что внимания не обратил.

– Ну, даже если бы он что-то и заподозрил, вряд ли он стал бы тебя на улице бить или допрашивать.

Леня разговаривал со своей напарницей, осторожно снимая с лица тампонами, смоченными растворителем, темный устойчивый грим, превративший его в негра.

– Ну не скажи! – Лола обиделась, что Маркиз не хочет признавать огромного значения и несомненной опасности проведенной ею части операции. – Если бы ювелир заметил, что я у него из-под подкладки рукава вытащила камень, я думаю, он бы просто озверел! А телохранитель у него хоть и старик, а тот еще головорез!

– Ну ты же у меня умница, – примирительно проговорил Маркиз, осторожно проходясь тампоном под глазами, – но согласись, что моя идея с двойной маскировкой была гениальной! Когда Зарудный сорвал с меня первую маску и увидел черное негритянское лицо, он так удивился, что ему не могло даже в голову прийти, что это тоже маска!

Лола в который раз подумала, что ни один мужчина не может обойтись без самолюбования, и если окружающие не восхищаются им хотя бы один или два раза в день, он может завянуть, как комнатный цветок без полива и ухода. Поэтому она состроила на своем лице выражение искреннего восхищения и нежно пропела:

– Ну Ленечка, ты, как всегда, ге-ни-а-лен!

Леня подозрительно покосился на нее, но не заметил в лице иронии и продолжил:

– А разве я плохо придумал – спрятать камень на одежде ювелира и использовать его как курьера?

– А если бы Зарудный или его люди заметили подмену камня раньше, чем ювелир ушел?

– Ну, во-первых, они не стали бы при нем устраивать серьезные разборки – ювелир не хотел присутствовать при этом, да и Зарудному не нужен был такой свидетель. Да и вряд ли им пришло бы в голову обыскивать старика… Разве что у Зарудного чутье как у собаки.

– Кстати о собаках, – Лола озабоченно огляделась, – ты не удивлен тем, что Пу И не встретил нас сегодня? Он всегда ждет нас у дверей, а сейчас его что-то не видно. Пу И, мальчик мой, ты где?

– Да брось ты, – Леня еще раз прошелся по лицу влажным тампоном и придирчиво оглядел себя в зеркале, – найдется, сама посуди, куда он мог деться?

– Какой ты черствый, бездушный! – Лола едва не плакала. – Да и я-то хороша! Ведь знала же я, что его ни в коем случае нельзя оставлять одного, что он не выносит одиночества! У него такая нежная, ранимая душа! Пуишечка, дорогой, отзовись!

Она переходила из комнаты в комнату, заглядывала под шкафы и диваны и звала своего четвероногого любимца все более и более взволнованным голосом.

Наконец вернувшись к Маркизу, она встала перед ним, уперев руки в бока, и гневно произнесла:

– Если он умер от одиночества, я этого не переживу! И тебе этого никогда не прощу, – добавила она с чисто женской логикой.