Лоуренс Блок - Вор под кроватью

— Отмывает, ты хочешь сказать?

— Нужно постирать грязные простыни? Отнеси их китайсе в прачечную на углу… Нужно, чтобы твои героиновые барыши выглядели чистыми? Иди к Кваттроне, он тебе поможет. Конечно, мы не знаем, имеет ли Джонсон к этому отношение, но и он время от времени принимает участие в ловле клиентов для дяди.

Он сын сестры Кваттроне, так что, когда его берут, дядюшка вытаскивает из широких штанин пачку бабосов и нанимает лучшего адвоката в городе. Вообще-то этот мелкий засранец нигде особо и не работает. Иногда подрабатывает вышибалой в баре, иногда шофёрит понемногу.

— Боже, какой неприятный тип, — заметил я. — А ты, случайно, не знаешь, где он живёт?

— Последний адрес — в районе Пятидесятых. Хочешь, продиктую?

Когда Рэй ушёл, напомнив мне в сотый раз, что я обещал показать ему трюк по вытаскиванию кролика, я схватил «Жёлтые страницы» и принялся их судорожно листать. В Джонсонах недостатка не было, многие из них были даже Уильямами или значились как У., но ни один из них не был зарегистрирован на 53-й улице, то есть по тому адресу, который мне дал Рэй. В принципе я не был удивлён. Последние сведения о Джонсоне поступили три года назад, а он не производил впечатления человека, жаждущего пустить корни на одном месте.

Я взял роман Джона Сэнфорда, нашёл место, на котором остановился, и вновь погрузился в волшебный мир логики и здравого смысла Лукаса Дэвенпорта. Но больше пары страниц прочитать не смог — пора было ехать на обед к Марти.

В «Притворщиках» действуют довольно жёсткие правила, и одно из них гласит, что деловые вопросы во время обедов обсуждать нельзя. Конечно, разговоры обедающих не прослушиваются, под стойкой бара и около бильярдного стола нет микрофонов, следящих, чтобы слова вроде «аудит» или «налоговая инспекция» не произносились, — до такого зверства хозяева клуба пока не дошли… Просто они хотят, чтобы напряжённый, суетливый дух современного бизнеса не портил аппетита их клиентам. Поэтому кейсы и дипломаты положено на входе сдавать в гардероб. Зная это правило, я заранее переложил деньги из дипломата в два простых белых конверта, которые и вручил Марти, как только нам принесли аперитив.

— Это твоя доля.

Марти приоткрыл один конверт, и при виде толстой пачки «зелёных» его глаза слегка расширились. Он быстро убрал конверты во внутренний карман пиджака и слегка похлопал себя по груди.

— Вот это сюрприз, — сказал он. — Я даже не предполагал, что ты так быстро, э-э-э, выполнишь сие благородное дело.

— В пятницу вечером.

— Потрясающе! И как я полагаю, всё прошло удачно. Весьма удачно, судя по весу и размеру конвертов.

— Ну, ты же не знаешь, что в них! — рассмеялся я. — Может, они набиты однодолларовыми бумажками! Ладно, не пугайся, там только сотки. Да, всё прошло очень удачно. — Я рассказал ему, сколько денег в конвертах, добавив, что это — пятнадцать процентов от общей суммы.

— Ну как же чудесно! — с довольным видом произнёс Марти. — Больше всего меня радует, что ты обул Говноеда на такую сумму.

— Ну а меня больше всего радует сама сумма.

— Берни, ну почему же ты тогда не оставил их все себе? Я ведь заранее отказался от своей доли.

— Да, но это несправедливо! Без тебя я бы вообще ничего не получил.

— Я очень рад, что ты так думаешь. — Он ещё раз похлопал себя по груди. — Признаюсь, мне есть на что их потратить.

Мы с удовольствием выпили: Марти заказал мартини, а я — белое вино, а затем приступили к заказу обеденных блюд, названия которых Марти написал на узкой полоске бумаги, выданной ему официантом. Не знаю точно, зачем в этом клубе принято писать заказ на бумаге — официанты, вроде не глухие и вполне грамотные, но нет, клиенты должны, высунув язык, выписывать названия блюд… Мне кажется, это сделано специально, чтобы члены клуба ни на минуту не забывали, в каких священных стенах они находятся.

Когда официант торжественно удалился, унося на подносе наш заказ, я спросил Марти, общался ли он в последнее время с Марисоль.

— Нет, — грустно признался он. — Но я и не пытался. Эта страница закрыта, Берни. Она предпочла другого, и выбрала его сама. Мне, конечно, страшно хочется наказать Говноеда, и я полагаю, что твоими руками мы уже сделали это, но бегать за ней, умолять… Нет! Что было, то прошло.

— Рад это слышать, — сказал я. — Однако позволь мне ещё раз взглянуть на закрытую страницу?

— Что ты имеешь в виду?

— У меня к тебе несколько вопросов, касающихся Марисоль. Ты говорил, что её мать из Пуэрто-Рико?

— Вроде того, её предки оттуда. Но сама она, по-моему, родилась в Бруклине.

— А отец из Северной Европы.

— Да, из какой-то балтийской республики. Весьма необычное сочетание, ты не находишь? Лёд и пламя! О-о-о-о, как вспомню…

— А из какой республики, знаешь?

— Что? Их вроде всегда было три… Две начинаются с буквы «эл», и он — из одной из этих, потому что, как называется третья, я ни в жизнь не вспомню. Эритрея? Нет, как-то иначе.

— Эстония?

— Ну да, конечно! Эстония! А где же тогда Эритрея? Нет, не говори, мне безразлично, её отец всё равно не оттуда, и даже не из Эстонии. Это тебе поможет?

— Возможно. А ты называл мне её фамилию? Я что-то запамятовал.

— Фамилию? Нет, не называл, и ты поймёшь почему. Марис.

— Её фамилия Марис? Ну и что? — Я минуту подумал. — А, понимаю.

— Ну да. Марисоль Марис. Представляешь? Я думал, она поменяет фамилию, но она и слышать об этом не хотела. Решила, что такое сочетание будет выделяться в титрах, но не выглядеть смешным. Ну, теперь-то, когда её имя никак не связано с моим, я могу взглянуть на вещи более объективно, и знаешь что? Я даже отчасти рад, что мы разошлись.

Я его понимал. Действительно, в сочетании Марисоль Марис и Мартин Джилмартин явно чувствовалось что-то извращённое.

— Она не хотела обижать своих пуэрто-риканских родственников, но и литовские корни хотела сохранить. Или латышские?!

— Пожалуй, выходит так, что она должна иметь латышские корни?

— Н-да? — Марти нахмурился. — Она говорила, ей ещё повезло, что её зовут Марисоль. Мать собиралась назвать её Иммакулата Концептио , [11] Immaculata Conceptio — непорочное зачатие (лат.) . но отец не разрешил, спасибо ему большое.

— А сколько ей лет?

— Она просто неприлично молода. — Марти мечтательно улыбнулся.

Я спросил его, сколько это в человеческом возрасте, и он ответил, что, наверное, двадцать с маленьким хвостиком. Я сделал в уме кое-какие подсчёты: получалось, что она родилась в конце семидесятых, а это не совпадало с выводом, который я только что чуть не сделал. Или всё-таки?..

— А как встретились её родители? И где? В США? Либо… где-то ещё?

— Они встретились в Бруклине. — Марти был слишком хорошо воспитан, чтобы поинтересоваться, какого чёрта я сыплю соль ему на раны и мучаю его вопросами о Марисоль. — Он приехал сюда в конце шестидесятых или в начале семидесятых. Участвовал в шахматном турнире в Торонто и попросил там политического убежища, а потом перебрался в Штаты. Он жил в Бэй-Ридж, а она — в районе Сансет-парк, всего в нескольких кварталах, ну вот, они случайно встретились и влюбились друг в друга. — Склонив голову к плечу, мой друг взглянул на меня с улыбкой. — А больше, к великому сожалению, ничего не могу тебе рассказать. Если хочешь, спроси у неё сам. Думаю, она всё ещё живёт в той квартире, хотя сейчас за неё платит Говноед. Запишешь адресок?