Логунова Елена в «Эксмо» - Кактус Нострадамуса

Общеизвестно, что котиков мировое сообщество в социальных сетях считает священными животными. Обида, нанесенная коту, по умолчанию приравнивается к особо тяжкому преступлению и карается моральным уничтожением на месте.

За несколько часов Улино сообщение разошлось по Интернету как вирус гриппа, накрыв всю Россию и страны СНГ такой частой сетью, какой никогда не было даже у КГБ. Комментарии растянулись на километры, и, если бы слово могло убивать, владелец пресловутого авто не только не проснулся бы поутру, но и не имел бы последующих воплощений ни в каком виде, за исключением мерзкого насекомого, обреченного на смерть под тапком.

Негодяй, обидевший «котэ», был приговорен.

К утру у блогерши Блиндуховой имелась вся необходимая информация о владельце интересующего ее автомобиля, и даже сверх того. Уля не только узнала ФИО мужчины-мечты, его телефон, домашний и электронный адрес, но также получила исчерпывающую биографическую справку, краткую характеристику и небольшой (нелестный) критический анализ творчества К.Б. Кузнецова.

Стоит ли удивляться, что этой ночью Зяма спал плохо и проснулся в холодном поту?

Ночевала я у Дениса – ну, так уж вышло. Милый соскучился, поэтому разговоров мы не разговаривали, и меня это полностью устраивало. Меня вообще в ночевках у Дениса устраивает все, кроме отсутствия сытного горячего завтрака, за которым, впрочем, мне нетрудно спуститься домой – всего на один этаж ниже.

Зяма еще спал, добросовестно следуя режиму, без которого члены нашей доброй семьи давно истребили бы друг друга в утренней битве за санузел.

У нас первым просыпается и припадает к удобствам бабуля (у нее бессонница), за ней папуля (он спозаранку ходит на рынок), потом я (мне к девяти на работу). Мамуля и Зяма, будучи богемой, могут позволить себе поздний подъем. В выходные эта схема частенько дает сбои, но в будни работает прекрасно. Конечно, за исключением тех дней, когда бабуля больше страдает от склероза, чем от бессонницы, и забывает правильную последовательность посещения клозета. Тогда на ближних подступах к санузлу образуется пробка.

Сегодня утро шло по расписанию.

Папуля уже ушел, освободив купальню для меня и оставив на столе пояснительную записку: «В Японии за столом принято сидеть на татами в позе сэйдза: ноги поджаты под себя, спина прямая, словно камыш на озере Масю. Чего не следует делать с хаси: майебаси категорически воспрещается! Сагурибаси тоже нельзя! Сасибаси – ни в коем случае! Татэбаси тем более нельзя!»

На кухонном диванчике лежала свернутая рулетом синяя туристическая «пенка» – надо полагать, наш аналог татами.

Я пожала плечами и пошла в ванную, а по возвращении застала в кухне бабулю. Спустив на нос очки, она изучала папулино послание.

– Доброе утро, ба, – сказала я, приступая к исследованию емкостей на плите. – Хаси хочешь?

– Не знаю, – засомневалась бабуля. – Я поняла, что нам тут ничего нельзя.

– Я поняла, что нужно сидеть на татами в позе сэйдза и не рыпаться, – сообщила я. – А больше ничего не поняла. Особенно я не поняла, что у нас на завтрак?

В одной из кастрюлек был обыкновенный рис, в двух других – что-то загадочное.

– Я не могу в позе сэйдза! – возразила бабуля, задом потеснив на диване рулет из татами. – В моем возрасте органичны только две позы: лежа в гробу и стоя буквой «Г»!

– Тут рис и что-то еще, – проинформировала я ее, пропустив мимо ушей разговоры про гроб – типичное стариковское кокетство. – Тебе положить?

– Рис давай, а что-то еще не надо, – решила ба.

Я положила ей кашки, дала ложку, налила чаю – позаботилась, в общем.

Мне самой и риса не хотелось, поэтому я пошла к себе, быстро собралась и спустилась на пятый этаж к Трошкиной. Авось у нее найдется что-нибудь повкуснее, чем скудный японский брэкфест.

Трошкина уже оделась для выхода на работу и как раз завтракала.

– Чем угостишь? – прямо спросила я, без задержки проследовав в кухню.

– Кефиром и ржаным хлебом с отрубями! – доложила Алка.

Я круто развернулась. Пожалуй, попробую я папулино хаси!

– Стой! – не выдержала демарша Трошкина. – Тебе могу предложить бутерброд с колбасой! Все равно она пропадет, если ее не съесть.

– Тащи свою колбасу, – согласилась я, возвращаясь к столу.

Алка достала из холодильника «Докторскую», майонез, сливочное масло и баночку соленых огурчиков, а из хлебницы – четвертушку белого каравая. Все вредное, но вкусное.

– Пей свой кефир, – разрешила я и соорудила себе роскошный многослойный бутерброд.

Трошкина посмотрела на него с такой тоской, которую я часто вижу во взоре голодного Барклая.

– Хочешь бутербродик?

– Хочу, – подружка вздохнула. – Но не буду! У меня диета.

– Фот фкавы вне, Твофкина, фафем феве виефа? – спросила я с набитым ртом.

– Я фигуру берегу, – ответила Алка.

Я хрюкнула.

– Фтовы верефь…

Я проглотила жвачку со вкусом колбасы.

– Чтобы беречь фигуру, надо сначала создать фигуру! Ты же худая, как кишечная палочка, Алка! А ну, возьми бутерброд!

Трошкина с готовностью схватила бутер, но для приличия еще немножко поспорила, хотя и не по делу:

– Кишечная палочка вовсе не худая, я видела в микроскоп, она вполне пропорционально сложена!

Светски беседуя, мы прикончили «Докторскую», хлеб, масло, огурчики, а заодно и кефир.

– Ты в офис или со мной? – спросила я Алку уже в лифте.

– С тобой, конечно! – ответила верная боевая подруга. – А куда?

Я с удовольствием отметила, что она ни секунды не колебалась.

– К Смеловскому в телестудию. Уговорим его помочь нам с «Бетабанком».

– К Максиму, так рано? И с пустыми руками? – заволновалась деликатная Алка.

– Нормально, не рано, – успокоила ее я. – У него же утренний эфир, так что он с половины шестого в студии. Но ты права, с пустыми руками в этот час идти негоже, Максимка небось еще даже не завтракал, заливается кофе.

– Купим ему кефира, – предложила добрячка Трошкина. – И черного хлеба с отрубями, это очень полезно.

– Лучше купим ему пончиков! – возразила я. – С вареной сгущенкой и шоколадом, это очень вкусно.

Мы немного поспорили, а потом пришли к компромиссу: решили совместить, и пришли в гости к другу и товарищу с большим пакетом горячих жирных пончиков и двухлитровой бутылью однопроцентного кефира.

Максим Смеловский – известный в нашем городе телеведущий и режиссер – с важным видом сидел в аппаратной. Слева от него щелкал тумблерами звуковик, справа работал выпускающий прямого эфира, в углу сидела на телефоне ассистентка, принимающая звонки телезрителей.

– Тук, тук! – сказала я, открыв дверь, на которой белела бумажка «Не стучать, идет эфир!».