Наталия Клевалина - Убийственная осень

— Телеведущая? Лесбиянка всея Руси?

— А что, есть другая?

— Что ей в этой дыре делать?

— Не знаю, может, раз в жизни решила проехаться на поезде, как простые смертные.

Шура Каретная вот уже десять с лишним лет вела на одном кабельном канале передачу «Другая любовь», которая выходила каждую пятницу с часа до двух ночи. Там всякие зоофилы, нимфоманки и эксгибиционисты рассказывали всей стране трогательные истории о своей нелегкой жизни. На заре перестройки передача и в самом деле была скандальная. Отправив детей спать, добропорядочные россияне жадно приникали к экрану. Однако со временем «Другая любовь» потеряла налет скандальности. И шоу превратилось в подобие «Спокойной ночи, малыши». Овчарка привыкла засыпать по пятницам под голос Шуры Каретной, которая неизменно говорила: «Любите по-другому. С вами была Шура Каретная». Про саму ведущую ходило множество слухов. Конечно, теперь, когда бум пятничного шоу миновал, бульварные листки пережевывали ее личную жизнь гораздо реже, чем раньше. Овчарка считала ее личностью потому, что она ни разу не задала героям своей передачи ни одного глупого вопроса, а ее советы им были действительно полезными и, главное, выполнимыми. К тому же она не проповедовала свой взгляд на вещи, что нечасто встречается у ведущих. Ее мораль была очень привлекательна, и она умела быть искренней.

«Не важно, какая это любовь и к кому, но раз уж это любовь, за нее не жалко отдать жизнь», — сказала она в каком-то интервью. У нее было море поклонниц и поклонников. Овчарка не сомневалась, что видела сегодня именно ее. Ведущая обладала примечательной внешностью. Смуглокожая, говорили, что ее мать — испанка, с миндалевидными глазами, высокими выдающимися скулами, узкими, но красивыми губами, с уголками опущенными вниз. От природы вьющиеся волосы были всегда разделены на прямой или фигурный пробор и перевязаны черными или блестящими шнурками. Своего стиля она не меняла вот уже десять лет.

— Наверное, едет на остров, — сказала Овчарка, — подцепить себе друга или подружку. Я читала, что она бисексуалка.

— Вопросы ориентации — самые трудные на свете. Вот ты, например, как относишься к лесбиянкам?

— Я к ним не отношусь. Но если кроме шуток, то они мне не слишком нравятся. То, чего не понимаешь, не может нравиться.

— Вот видишь. А был бы тут психоаналитик, он бы знаешь что сказал? Что ты скрытая лесбиянка и у тебя к ним неприязнь потому, что ты втайне такая же.

— Я не похожа на своих читательниц, чтоб слушать бред, который несут всякие там психоаналитики, — фыркнула Овчарка.

Мимо них прошла проводница. Она велела сдать деньги на белье. Сначала стелились мать с мальчиком, а Васса и Овчарка ждали в коридоре.

— У тебя наволочка на подушку налезает? — спросила Овчарка.

— Пожалуй, она даже слишком великовата для нее.

— Давай поменяемся.

Мальчик и его мать сразу легли, а Овчарка стояла в коридоре. Она любила смотреть в окно, но сейчас темно и нечего даже надеяться увидеть что-нибудь интересное. В два часа ночи Васса сходила в туалет умыться.

— Послушай, дай свое полотенце, — сказала Овчарка, — а то они там уже легли, неохота копаться.

Овчарка умылась тоже и пошла спать.

— А ты что же? — спросила она Вассу, которая стояла в коридоре.

— А я подымлю тут потихоньку. Ты иди. Ты ведь не любишь, когда я курю.

— Да уж чего хорошего. Когда только бросишь?

— Когда ты перестанешь грызть ногти.

— Может, я так стресс снимаю. Мои ногти экологически чистые, не то что твои сигареты. Гуд найт.

Васса достала из кармана пиджака пачку ментоловых сигарет, а Овчарка вошла в купе и задвинула дверь. Кто пробовал в почти полной темноте влезть на верхнюю полку, тот знает, как это нелегко. Повесив полотенце на крючок, Овчарка нащупала металлическую лесенку, но не смогла ее раздвинуть — проржавленный механизм заело. Овчарка, чертыхаясь, боролась с ним в темноте. Потом ей это надоело. Она встала ногами на обе нижние полки и, опершись руками на свою полку и полку мальчика, взобралась на свое место. Мальчик и его мама вовсю сопели. Овчарка решила не принимать свой феназепам. Она думала о том, что ночью должна быть остановка в Бологом.

Овчарка жила в Бологом в возрасте четырех лет с мамой и отцом. Отец проходил там военную службу. Ее родители закончили институт, и отца, как молодого офицера, призвали на два года. Овчарка совершенно не помнила Бологого. Мама удивлялась, почему она ничего не помнит о нем. Впрочем, кое-что она запомнила.

Как-то в отсутствие мамы папа пришел домой с какой-то тетей. Овчарке дали ее любимую игрушку — желтого плюшевого утенка — и спровадили гулять. Сперва все шло хорошо, но потом злые мальчишки отобрали утенка и закинули его в подвал. Утенка надо было выручать, и Овчарка храбро полезла в подвал. Однако очень уж там было темно, и ей пришлось повернуть обратно. Она отправилась домой попросить папу достать утенка. Папа лежал там с этой тетей, и Овчарка не сразу поняла, что мешать им не стоит. Когда они заметили Овчарку, которая стояла посреди комнаты очень растерянная, они тоже растерялись. Тетя поскорее натянула на себя покрывало, вышитое бабушкой в подарок маме на свадьбу. Сначала Овчарка подумала, что они просто балуются, но потом увидела, что папа целует эту тетю. Овчарка стала размышлять. Целуют только своих. Мама целует бабушку, потому что она ее мама и потому что мама Овчарки любит свою маму. Папа целует маму в щеку, когда уходит, потому что она его жена и потому что он ее любит. Он целует на прощание Овчарку в нос, потому что она его дочка и он ее опять-таки любит. Но раз папа целует эту тетю, получается, он любит и ее тоже. Но эта тетя чужая, вот в чем дело, и это ставило Овчарку в тупик. Конечно, папа мог на ней жениться тоже. Но этого Овчарке не очень-то и хотелось. Если папа женится на этой тете, а потом еще на пяти тетях, то, пожалуй, станет забывать целовать маму в щеку перед уходом на службу, а мама обидится. К тому же у папы был странный вид. Примерно такой, как у Овчарки, когда она увела со столика в прихожей пятнадцать копеек, купила упаковку подсолнечной халвы и всю ее съела до обеда, спрятавшись во дворе за бойлерную, а за обедом молча ковыряла вилкой картошку с тушенкой, и мама сказала: «Что это Овчарка все только по тарелке размазывает? У тебя, случайно, нет температуры, дружок?» — и потрогала Овчаркин лоб прохладной рукой. И вот теперь папа увел Овчарку на кухню, пока тетя одевалась в комнате, и говорил ей, что маме не надо рассказывать о тете и что он купит Овчарке велосипед, который ей так понравился недавно в «Детском мире» и по поводу которого она там устроила целую истерику. Папа никогда не подкупал Овчарку, и ей стало противно. Она сказала ему, что будет молчать задаром. Теперь не имело смысла сообщать папе об утенке. Раз он с тетей, а ее, стало быть, часто будут обижать мальчишки, то надо перестать бояться темноты. Так что Овчарка направилась к выходу и услышала, как тетя говорит папе: