Ли Голдберг - Мистер Монк идет в пожарную часть

Я вышла из машины, встретила Гримсли у двери и вошла внутрь. По лестнице поднялись в его офис на пятом этаже. На одной из стен офиса было огромное панорамное окно, позволявшее оглядеть весь Центр Перевозки.

Склад был размером с несколько самолетных ангаров, завален горами мусора, в которые почти непрерывно сбрасывали новый мусор с грузовиков. Тракторы загружали отходы в сложный лабиринт конвейерных лент, на которых мусор сортировался и грузился на большие грузовики, стоявшие вдоль дальнего конца объекта.

— Две тысячи сто тонн твердых отходов проходят через станцию каждый день, — сказал Гримсли. — Необходимо сто двадцать поездок в день, чтобы отвезти это добро на Альтамонт.

— Я вижу, — тихонько прошептал Монк, прислонившись руками к стеклу, чтобы не упасть. Вид такого количества мусора вызвал у него головокружение. — А где девятый сектор?

— Девятый сектор?

— Где вы держите особенный мусор.

— Пригодный к переработке мусор идет на другой объект; отходы от строительства и сноса домов тоже.

— Я говорю о секторе для реально чистого мусора. Как мой, — пояснил Монк. — Я хотел бы навестить свой мусор.

Гримсли указал на гору мусора:

— Это наш единственный сектор. Будьте моим гостем.

Монк побледнел. Он стал похож на маленького ребенка, в одночасье узнавшего, что не существует ни Санта-Клауса, ни Пасхального Зайца, ни Зубной Феи.

— Вы смешиваете весь мусор вместе? — недоверчиво спросил он.

— Мы просто кладем новый поверх старого, — сказал Гримсли.

— Боже мой, — пробормотал Монк.

— А где мы можем найти мусор, привезенный из Эксельсиора? — вмешалась я.

— На переднем краю кучи, прямо там, — указал рукой Гримсли. — Сегодня еще очень рано, поэтому над вашим мусором может быть всего двадцать или тридцать тонн другого хлама.

— Двадцать или тридцать тонн? — растерянно вымолвил Монк.

— Вам еще повезло, — развел руками Гримсли.

Я спросила, может ли он изменить маршрут разгрузки мусора на другой край объекта, и заблокировать те двадцать или тридцать тонн, под которыми может быть погребен пока не найден плащ. Гримсли сказал, что может.

Мы вышли из кабинета Гримсли и молча спустились вниз. Монк находился в таком оцепенении, что не попросил ни одной салфетки за всю дорогу от офиса. Он даже не проронил ни слова по дороге в полицейский участок. Получился хороший перерыв, позволивший мне поволноваться о Джо без отвлекающих факторов.

Даже не знаю, что больше выбило Монка из колеи: открытие, что его мусор смешивается с другим хламом, или что ключевое доказательство убийства покоится под тоннами мусора.

Я пыталась связаться с капитаном, но меня проинформировали, что они с Дишером находятся на месте убийства на горе Сутро. Офицер, принимающий звонки, знал нас с Монком, поэтому любезно записал адрес на Лоутон-стрит, куда мы и направились.

Ряды плотно стоящих многоквартирных домов льнули к лесистому склону горы Сутро как моллюски к опоре причала, волны густого тумана покрывали их. Когда мы подъехали к Лоутон, изогнутой улице, я мельком увидела массивное основание возвышающейся над крышами башни Сутро, похожей в тумане на расплывшееся темное пятно, из-за чего она казалась миражом.

Трехэтажные жилые дома поднимались в гору лесенкой, образуя оштукатуренный коридор между лесом с одной стороны и скалами с другой. Дюжина полицейских машин припарковалась перед одним из зданий, создавая бутылочное горлышко на узкой улице. Хотя это и не имело большого значения, поскольку только мы и двигались по дороге, не считая белок, неторопливо перебегающих через улицу.

Я припарковалась в двух кварталах от полицейских машин, и мы пешком спустились под гору к жилому дому, где Стоттлмайер и Дишер работали по делу об убийстве.

Здание выглядело неприглядно — архитектурно безликий блок человеческих закутков, построенный в семидесятые, чтобы предоставить людям крышу над головой с видом на асфальтовую равнину района Сансет, а в редкие ясные дни — на Тихий океан за ее пределами.

Активность обнаружилась в спартанской квартире на первом этаже, с видом на здание через улицу. Не вижу никакого смысла переезжать сюда жить, вдаль от культуры и благоустроенности, для возможности смотреть в окна чужих квартир.

Обстановка внутри была столь же безвкусной и непримечательной, как и снаружи. Разделенная коробка площадью в восемьсот квадратных футов. Белые стены. Белый стол на кухне. Белый линолеум на полу. Коричневый ковер. Белый потолок.

Жертвой был мужчина лет сорока, лежащий лицом вверх на полу в прихожей, с аккуратной дырочкой от пули на синей рубашке с логотипом Ральфа Лорена. Он отправился в мир иной с выражением крайнего изумления на лице, его мертвые глаза остались широко раскрытыми.

Я не детектив, даже с натяжкой, но и моих знаний хватало понять, судя по положению тела жертвы, что человек был застрелен в момент разговора с кем-то, находящимся за дверью. Рядом с телом валялась вязанная подушка с дыркой от выстрела, вата из нее покрывала мертвеца как снег.

Небольшая прогулка до места преступления, казалось, вывела Монка из спровоцированного мусором ступора. На меня же вид трупа оказал противоположное воздействие. Я, конечно, не отключилась, но ощущала себя неловко и подавленно. Неловко, ибо я чувствовала себя не в своей тарелке и не могла внести посильный вклад. А подавленно, потому что передо мной лежало мертвое тело. И хотя я его не знала, но как увижу труп, то не могу отделаться от мысли: кем бы он ни был и что бы он ни натворил, но кто-нибудь да любил его. Мертвецы всегда напоминают мне о Митче, о тех страданиях, которые я пережила, потеряв его.

Но в этот раз я испытывала кое-что еще. Страх. Он был похож на едва слышный гул. Конечно, это неразумно. Убийца давно ушел, и я находилась в окружении вооруженных полицейских. Но атмосфера в комнате была еще наэлектризована недавним насилием.

Возможно, мой страх был интуитивным, инстинктивная реакция на запах крови и пороха. Убийство витало в воздухе, и каждый из моих рецепторов, физических и психических, улавливал флюиды совершенного преступления.

Из-за неловкости, печали и страха я чувствовала себя довольно неудобно. Мне хотелось убежать в машину, запереть двери и включить радио, заглушив музыкой неприятные ощущения.

Но я этого не сделала. Храбрая и решительная — вот какая я.

Офицер, стоявший в дверях, сказал, что Стоттлмайер и Дишер находятся в спальне. Проходя по квартире, Монк останавливался изучить тело, оценить состояние гостиной и столовой, искоса взглянул на картины, висящие на стенах. Мне казалось, что мы находимся в гостиничном номере, а не в чьей-то квартире.

Капитан стоял перед открытым шкафом, где висели четыре пары идеально отутюженных брюк и столько же синих рубашек от Ральфа Лорена.