Лариса Бесчастная - Вобла в эстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники

Запив снадобье соком, я наконец-то, осмелилась взглянуть на Бригадира. Тот не примкнул к своим, а облокотился на стол и, сложив друг на друга кулаки, упёрся в них подбородком. И неотрывно смотрел на меня. Глаза его блестели, а лицо было закаменевшим, как накануне… Может быть он всё-таки волнуется за меня? Боже, как я его люблю! Даже такого. Даже бандита… Серёженька, Ёжик мой сероглазый…

Резкий окрик Мамая заставил меня вздрогнуть, а Бригадира сжать кулаки:

— Эй, ты, растыка! Давай сюда код!

— Чего орёшь, ордынец чёртов?! — рассвирепела я. — На Куликово поле кличешь? — Мамай оторопел, а вся свора уставилась на меня и принялась хихикать. — Или не знаешь, что только лаской можно чего-то добиться от женщины? В честь чего ты с меня требуешь чужое? Будешь так орать, дикарь, Харламу отдам сумку! И вообще ты мне настохренел! Да что ж это такое, гоп вашу мать!..

И меня понесло. Чтобы снять неимоверное нервное напряжение, я засыпала мафиози «оберегами» по самую макушку, не обращая внимания на выпученные глаза Сергея: такой он меня не знал! Так ведь семь лет прошло, любимый! Семь лет борьбы за существование! Борьбы в одиночку.

Высказавшись предельно радикально и доступно, я почувствовала облегчение — даже температура немного спала. По крайней мере, я здорово взмокла.

— Наш человек! — одобрил мой выпад Самбэк. — Чем ей страшнее, тем она наглее… — А давайте, мужики, мы её к себе на работу примем!

Крылья моих ноздрей ещё не улеглись и пульс не утихомирился. Потому я позволила себе дерзость:

— Вы только что хвалились, босс, что знаете обо мне всё! Разве вам неизвестно, что я модельер-конструктор? И что я у вас буду делать? Конструировать униформу для наркодельцов? Этакие тюремные штанишки-капри и курточки? С кружевными карманами и рюшами? Конечно, для половины вашей команды — для других сотворю мужественный прикид… Но всё исключительно голубое!

— Почему именно голубое? — неожиданно поинтересовался Маркс.

— Так ведь в тюрьме, куда вы все рано или поздно угодите, баб нет! Одни мальчики… — я расхохоталась, но меня никто не поддержал.

— И всё-таки, мадам, соизвольте дать нам код! — без улыбки напомнил Самбэк.

— Да, пожалуйста! — и я назвала вокзал и код.

— А номер ячейки? — осторожно высунулся Мамай.

— А вот номер ячейки, я не запомнила, — призналась я. — Как говорится, опростоволосилась на нервной почве.

— Код запомнила, а номер нет? Никогда не поверю! — загорячился Мамай.

— Так получилось. Просто я много лет пользуюсь одним и тем же кодом — кодом рождения моей первой любви. Мне его запоминать не надо. А если честно, то пора уже забыть…

— И как же мы теперь найдём сумку? — возмутился Адвокат.

— Это несложно, — заявила я. — Я помню, что ячейка не выше второго ряда, с правой стороны и посредине зала. Зал, ближайший от входа. Возьмёте с десяток своих подлипал и методом тыка найдёте вашу наркоту. Коли, конечно, она ещё там: ведь четвёртые сутки лежит… И не забудьте: спортивная сумка зелёного цвета с двумя карманами. Внутри, на пакете с наркотой, приметная голубая косынка с ромашками.

— Всё ясно! — закончил дебаты Самбэк. — Мамай, бери пацанов и дуйте на вокзал… — он повернулся ко мне и осклабился: — А вам, мадам, полагается награда! В виде сюрприза…

— Какой там ещё сюрприз? — затосковала я, зная, что ничего хорошего от Самбэка мне не отломится. — Не надо мне от вас сюрпризов! Отпустите на все четыре стороны — и всё!

— А вот это не вам решать! — рявкнул Самбэк и приказал Адвокату: — Пойди, приведи Берлиоза… Он там поди истомился. Тоже сюрприз ждёт…

Долго ждать сюрприза мне не пришлось. Минут пять не больше. Я даже не пыталась угадать, что за бомбу припас для меня Самбэк, но в том, что мне сделают больно, не сомневалась. Мафиози коротали эту паузу над шифровкой и тихонько бубнили о своём, а Бригадир зачем-то поднялся и встал у стены, облокотившись на неё и скрестив руки. Лицо его было хмурым, а глаза внимательно наблюдали за всем сразу, изредка задерживаясь на мне. А я равнодушно цедила сок, потому что вся пересохла от обильного выделения жидкости в виде пота: аспирин делал свою работу.

Дверь распахнулась и показался Адвокат об руку с каким-то тощим седым стариком в затёртых джинсах и в свитере ручной вязки. Из-за его плеча осторожно выглядывал Док и я успела подумать, что, по-видимому, Самбэк позаботился, чтобы было кому меня откачивать от потрясения после получения его сюрприза.

Вошедшие сделали несколько шагов вперёд и остановились. И все уставились на меня. Я, недоумевая, поискала глазами сюрприз, и остановила взгляд на новеньком.

Старик, как старик… Измождённый, пышная седая грива, как у композитора или художника, небритый подбородок и впалые щёки, седая поросль которых напоминала иней… И глаза… Внимательные, слезящиеся и синие, как у…

Меня охватил нестерпимый жар, я вдохнула поглубже и стала медленно подниматься, не спуская глаз со старика, а тот подался вперёд и тонкие губы его шевельнулись:

— Вероничка…

Боже! Это немыслимо!.. Мой стул с грохотом опрокидывается на пол и я воплю, как на пожаре:

— Па-па-а!!!

И в один прыжок я оказываюсь рядом с группой, с непонятно откуда взявшейся во мне силой гладиатора откидываю к стене Адвоката и падаю на грудь старика…

Это действительно был мой отец. Человек, который подарил мне жизнь. И который её разрушил. Мой папа. Папочка… Восемнадцать лет моей жизни он был единственным любимым мужчиной. Он был защитником, другом, кумиром, царём и Богом… И предателем! Злым гением наших с мамой судеб…

Несколько секунд мы читали всё это в глазах друг друга, невесомо касаясь пальцами щёк, волос и рук, — и молчали. Тишина стояла такая тяжёлая, что сдавливало грудь. И наконец, отец выдохнул:

— Доченька!.. Принцесса моя… Я натворил столько ошибок!.. Прости…

Этого сделать я не могла, но ко мне вернулся дар речи:

— Папа… Папочка… Почему ты такой старый? Что они с тобой сотворили? — я поглубже заглянула в его глаза и ужаснулась: — Ты делаешь им наркотики? Ты наркоман?!

— Нет, я не наркоман, — поспешно отказался отец, — им нужны мои мозги… Ясные и способные работать. И потому я под постоянным контролем. День и ночь…

Мы говорили тихо, но эхо доносило до врагов каждое слово… Слова звенели и падали… Нет, это в ушах дробилось и бухало эхо… Как в бане…

Я вцепилась в плечи отца и задохнулась:

— Ненавижу их!!! Всех до единого… Папа, ты только не сдавайся! Я тебя спасу, я обязательно что-нибудь придумаю…

Он благодарно поцеловал меня в лоб и встревожился:

— Какая ты горячая, Никуша! У тебя жар?!

— Да, папа, у меня жар. Жар и чад. И ад. С самого воскресенья.