Дональд Уэстлейк - Все мы люди

Келп. И неизвестно как, но мерседес имел регистрационные знаки Коннектикута.

Дортмундер быстро зашагал в сторону пассажирского сиденья, проскользнул в машину и почувствовал сухой теплый воздух, когда Келп ускорил ход мерседеса.

– Ах, – вздохнул Дортмундер.

– Невероятный трафик, – произнес Келп. – Даже Стен Марч не смог бы найти что-нибудь. Я взял этого зверя через квартал отсюда, ты можешь в это поверить? Поэтому все это заняло так много времени, – он посмотрел вверх. – Что с долларом?

Дортмундер все еще держал его в руке. Затем спрятал подальше в боковой карман.

– Я нашел его, – ответил он.

– Без шуток. Может быть сегодня твой счастливый день.

– Что за идея, – подумал про себя Дортмундер и вслух произнес: – Да.

– На самом деле, это удачный день.

Дортмундер закрыл свои глаза. Он мог наслаждаться комфортом автомобиля и просто не слушать того, что говорил Келп.

– Например, – начал Келп, – есть вопрос насчет картины и того, что произошло шесть месяцев тому назад.

– Четыре с половиной, – поправил его Дортмундер. Его глаза оставались закрытыми.

– Ладно, четыре с половиной.

– Я думаю, что уеду из страны, – предположил Дортмундер. – Поеду в Южную Америку, может быть. Я и Мэй, мы могли бы открыть бар или что-нибудь в этом роде. Будет ли нас преследовать по всему миру тот парень из-за двадцати штук?

– Да, – ответил Келп. До тех пор пока они не найдут картину они будут искать тебя, и ты знаешь это.

Не открывая глаз, Дортмундер вздохнул.

– Ты, по крайней мере, мог дать мне немного помечтать, – произнес он.

– У меня есть что-то получше, – заинтересовал Келп. – Есть.

– Нет у тебя ничего.

– Есть.

– Нет. Пока мы не получим обратно картину ты ничего не сможешь предложить лучше.

Когда Чонси придет и захочет ее обратно, у нас не будет выхода.

– Один, – возразил Келп и внезапно, за рулем, впал в бешенство. Начал сигналить в безумном ритме и одновременно кричать:

– Двигай своей чертовой задницей или ты не хочешь попасть домой?

Дортмундер открыл глаза.

– Успокойся, – сказал он.

– Они дают лицензии всем, – проворчал Келп, уже успокаиваясь, затем сказал. – Слушай, я не могу разговаривать в такой пробке. У тебя есть еще тот хороший бурбон?

– Ты шутишь.

– Вот, что я тебе скажу, – начал Келп, – я куплю бутылку бурбона на выезде из города, не такой марки как у Чонси, но тоже что-нибудь хорошее. Что-нибудь разлитое в Кентукки.

– Даа?

– Пригласи меня к себе домой, – предложил Келп. – Мы напьемся, и я расскажу тебе мою идею.

– Ты знаешь, что я думаю по поводу твоих идей, – ответил Дортмундер.

– Может ли это быть хуже, чем визит друзей Чонси?

Дортмундер вздохнул.

– Я куплю две бутылки, – закончил разговор Келп.

– Ты помнишь моего племянника, Виктора? – спросил Келп.

– Агент ФБР, – ответил Дортмундер.

– Он бывший агент, – поправил Келп. – И в этом разница.

– Они выбросили его, – сказал Дортмундер, – потому что он постоянно клал в ящик предложений ФБР записки о введении секретного рукопожатия, чтобы узнавать друг друга на вечеринках.

– Необязательно было так, – возразил Келп. – Это просто теория.

– Этого вполне достаточно для меня. Это помогает вспомнить парня. Что с ним?

– Я разговаривал с ним на День благодарения, – вспоминал Келп, – когда был у бабушки. Ты не поверишь, но она готовить самую фантастическую индейку.

Ну что тут было сказать на такое высказывание? Ничего. Именно так и сделал Дортмундер. Он устроился поудобнее в своем личном простеньком кресле в своей теплой гостиной и сделал еще один глоток бурбона. Мэй была в Safeway, где она работала в качестве кассира. Бурбон был разлит в Кентукки (в отличие от того, который дистиллируют в Кентукки, а затем в ж/д вагонах отправляют на север и разливают в Хобокен), что было неплохо. Качество виски было на порядок выше, чем тот продукт от «O.J. Bar and Grill», которая возможно тоже занималась дистилировкой в Хобокене из комбинации воды «Hudson и Raritan».

Келп продолжал свою историю:

– Смысл в том, что Виктор рассказал мне об одном парне, который сейчас живет в одном районе с ним. Так вот, он занимался его делом, когда еще работал в ФСБ. Парень был фальшивомонетчиком.

– Да?

– Только он не печатал деньги, – произнес Келп. – Он рисовал их, – сделав неопределенный жест в воздухе, продолжил. – Одну купюру за раз. Всю двадцатку.

Дортмундер нахмурившись, посмотрел через свой стакан на Келпа.

– Этот парень лично нарисовал двадцатидолларовую банкноту?

– Очевидно, он был профи в этом. Он взял лист бумаги, нарисовал на нем пять или шесть купюр, вырезал их, а затем раскрасил обратную сторону и пустил в оборот по всему городу.

– Странный пацан, – решил Дортмундер.

– Но гений в своем деле, – ответил Келп. – Если верить словам Виктора, ты не смог бы отличить его банкноты от реальных денег. Каждая из них была произведением искусства.

– Тогда как они могли взять его?

– Ну, возможно несколько вариантов. Во-первых, он всегда работал с акварельными красками. Масляные образуют уплотнения на бумаге, у них плохая текстура. Так что, его банкноты были идеальны сразу после изготовления, но вскоре начинали течь.

– Звучит так, как будто ты знал его лично, – подметил Дортмундер.

– Я не знал его, – ответил Келп. – Мой племянник Виктор знаком с ним.

– А ты знаешь Виктора.

– Ну, он мой родственник.

– Я повторю свой вопрос. По какой еще причине они смогли поймать этого парня?

– Ну, обычно он не покидает свой район, – начал Келп. – Он выглядит «не от мира сего», но он настоящий артист. Он просто сделал те двадцатки, чтобы купить себе картофеля и голубые джинсы, в то время как работал над своими собственными произведениями. И так как эти двадцатки «засветились» в одном и том же супермаркете «Shop Rite», аптеке, винном магазине, то федералы вычислили район и таким образом Виктор встретил этого парня Покьюлея.

– Покьюлея?

– Грисволд Покьюлей. Так его зовут.

– Это, хммм…?

– Абсолютно. В любом случае, федералы прижали его к ногтю, но все, что он получил – это условный приговор, когда он пообещал больше так не делать.

– И они поверили ему?

– Ну, да, – ответил Келп. – И это не было лишено смысла. Как только они взяли его и выяснили, как он подделывал деньги, поговорили с ним, и оказалось, что он тратит пять часов только на одну сторону банкноты. Ты знаешь, те двадцатки, они полны секретов.

– Да, я видел некоторые, – согласился Дортмундер.

– Ну, в любом случае, это означает десять часов на одну купюру и, не считая стоимость материалов, бумаги, краски, износа кистей и всего остального. И максимум, что он может это два бакса в час. Он мог заработать больше, если бы развозил товар для Shop-Rite на полставки.