Руслан Ходяков - Лунный плантатор

Мечется значит он как мышь на рельсах, а Евгений Максимович сидит себе нога за ногу и только знай коньячок и чайного стакана потягивает под видом крепкого чая с лимоном. «Не дрейфь, — говорит Шапка. — Прорвемся!» — и дает машинисту команду на следующей станции не останавливаться. Так и пролетел поезд с грохотом мимо обалдевших ревизорских морд на перроне.

По шапке с занесением в личное дело Евгений Максимович получил, но с работы его не убрали и в должности не понизили потому как денег вырученных от левых пассажиров с лихвой хватило на то, что бы сунуть кому надо и стрелки перевести. Вот такой отважный, матерый был человечище! Разве такого спутниковой антенной заменишь? И стараться нечего. Компьютеры, конечно, штука хорошая, но и думать иногда надо.

Вот ему, например, Пузырькову, обычному проводнику, никакого компьютера не надо, что бы подсчитать сколько денег он получит с этой поездки. Потому как получит он не денег, а фигу с маслом. Несмотря на то, что работает проводником на два вагона. Этот, 13– й, и соседний, 22– й. До самой Орши не то, что левого — законно обелеченного пассажира не будет. Не сезон. Вот на Одесском в это время у ребят карманы от денег лопаются по диагонали, а из Жмеринки только бабуськи к родственникам в Питер тянутся с кошелками на перевес, то есть перпендикулярно всему телу.

И сидит он, Костя Пузырьков, на пару с бутылкой русской водки и думу думает как Чапаев перед тем как к Деникину сунуться, в том смысле что скоро надо будет к начальнику поезда идти ответ держать, почему денег нету. А ответ один. Не сезон и все тут. Да и рейс не тот, да и времена не те. Не возят уж хохлы колбасу да сало в Питер тоннами с «ридной Украины», потому как в Питере своей колбасной продукции завались по самое не хочу.

Вот раньше было время, что надо. В вагоне не продохнуть от копчено-чесночно-перечного запаха. Идешь по вагону — смотри в оба, а не то о какой ни будь замотанный в смоченную уксусом тряпку окорок споткнешься, а сверху тебя того и гляди шматом сала придавит. Красота! Есть с кого и за что денежку брать.

Дел невпроворот. То санинспекция нагрянет, то украинские пограничники, то белорусские, то свои родные россияне, то, опять же, ревизоры пожалуют. Со всем надо выпить-закусить. Всех умаслить.

А теперь что? Ничего.

По идее в поезде можно было бы всего два проводника оставить.

Заходят к примеру пограничники. Тот проводник, что в первом вагоне им говорит, разводя руками: «У нас никого нет». Проходят они через поезд, а тот проводник, что в последнем тоже разводит руками и хитро так замечает: «Ну, что? Убедились?»

Таки дела. Поэтому сидит Пузырьков, думает и водочку попивает. Не пьянства ради, а просто от скуки лютой. А за окном мелькают столбы без счета, унося мысли Пузырькова к заоблачным далям, практически к горизонту. Летят пузырьковские мысли, несутся вскачь, прыгают от одного к другому как блохи по перрону в жаркое лето… Вот к вечеру, глядишь Настюха заглянет — проводница из 1– го и если Костя к тому времени не будет лежать пьяным в щебенку, то возможно он найдет в себе силы разобраться в конструкции застежки ее бюстгальтера.

О, Проводницы! О вашей доступности слагают легенды Гомеры железных дорог — певцы вагонных сцепок и линий электропередач. Стоит только проявить к вам немного теплоты и ласки, душевной щедрости как вы уже готовы разделить свое жесткое купейное ложе с первым попавшимся командировочным ловеласом и отдаться ему в такт перестука колесных пар под вагоном рядом с дребезжащей грудой подстаканников.

А все, думаете, почему? Потому, что железная дорога — это вам не только миллионы километров рельс помноженные на десятки миллионов шпал — это особый ритм жизни которому подчиняется все, что движется в вагонах по этим самым рельсам. Причем ритм, в буквальном смысле слова.

Когда-то Косте Пузырькову попался в руки журнальчик под названием «Наука и Жизнь». Там, в одной из статей некий профессор очень грамотно доказывал влияние разных ритмов на организм человека.

Дескать если взять отдельно какой-нибудь организм и подвергнуть его разным вибрациям, то запросто, без всякой водки, можно вызвать у него печаль, радость или, что особенно поразило Пузырькова, желание интимного характера.

Смычку науки и жизни Костя мог подтвердить на собственном опыте. Практически каждая новая проводница, будь она хоть трижды строгих правил, в первый раз пришедшая работать на железную дорогу, через несколько рейсов становилась преисполненной творческого энтузиазма честной давалкой.

Да Пузырьков и сам постоянно ощущал в себе прилив энергии лишь только стоило поезду выкатится за пятикилометровую санитарную зону города. Видимо есть нечто магическое, чарующие и фрейдисткое в этом бесконечном «трах-та-да-дах-трах» доносящемся из под вагона.

Пузырьков настолько уверился в этой теории ритмов, что все своим знакомым испытывающим проблемы с противоположным полом настоятельно рекомендовал побольше путешествовать железнодорожным транспортом или вообще в проводники записаться.

Такая она железная дорога. И случаются на ней разные чудеса.

Пузырьков смачно зевнул своим мыслям, поскреб пятерней тощую грудь сокрытую под стираной-перестираной майкой с выцветшей надписью METALLICA на которую сверху была надета сиреневая, не первой свежести форменная рубашка, для маскировки накрыл бутылку водки картонным пакетом из-под кефира и аккуратно поставил ее на батарею под столиком подальше от пытливого ока начальника состава который сам этого дела не употреблял и другим в ультимативной форме не советовал.

Понюхав пустой стакан в котором еще совсем недавно морем разливанным плескалась водка, Костя с нескрываемым сожалением ополоснул его водой из под крана и поставил в шкаф над раковиной. Повернувшись к вделаному в дверь купе зеркалу он критически осмотрел свою физиономию, сопя выдавил прыщик на подбородке, выдернул из левой ноздри несколько конкретно торчащих наружу волосинок, затем снял с верхней полки форменную фуражку, нахлобучил ее себе на нечесаный затылок, открыл дверь купе и вышел в коридор.

До неприличия пустой плацкартный вагон предстал хмельному пузырьковскому взору. Более ста погонных метров полок, обтянутых красным дерматином, окантованных потускневшим алюминием, нижних, сундукообразных и верхние, вздыбившихся к зениту, похожих на разведенные пролеты питерских мостов, тянулись в пыльные дали до следующего тамбура и дух странствий носился над всем этим.