Пьер Сувестр - Фантомас – секретный агент

Жюв вдруг опустил голову, обдумывая свой ответ.

— Я должен просить Ваше Величество об исключительном поступке, — сказал он медленно. — Я попрошу вас, быть может, рискнуть своей жизнью, я попрошу Ваше Величество…

Жюв был так взволнован, что вынужден был сесть, вопреки всем правилам протокола; он продолжал тихим голосом:

— Я попрошу Ваше Величество сопровождать меня через три дня, когда…

— Суд идет, господа, встаньте!

— Оружие на плечо!

— Вольно!

Эти команды следовали одна за другой с удивительной быстротой; они сейчас же исполнялись. На две последние часовые, расставленные полицией в зале заседаний, отреагировали лишь коротким стуком ружейных прикладов о пол, но среди штатских, составлявших большую часть аудитории, продолжался смутный шум. Это был шорох юбок, звук двигающихся скамеек, торопливый шепот разговоров.

Однако в зал уже входили по одному и направлялись к месту заседания трибунала — длинному столу, покрытому зеленым сукном, — военные судьи из Первого военного совета и торжественно усаживались на соответствующие места.

Эти офицеры — семь человек — были в парадных мундирах, с саблями на боку, эполетами на плечах и с положенными им плюмажами на касках или кепи.

Было 28 декабря, заседание начиналось в час пополудни; оно привлекло столько людей, потому что Совет должен был слушать исключительное дело Жерома Фандора.

Председательствовал драгунский полковник с тонким, энергичным лицом, светлыми волосами, остриженными бобриком, слегка поседевшими на висках. Его помощниками были два майора, один — пехотинец, другой — артиллерист. Капитан морской пехоты также входил в число судей, наконец, в трибунале заседали два лейтенанта, один — гусар, другой — инженер. И с краю стола, едва поместившись, сидел толстый адъютант обозно-транспортных войск.

Справа от трибунала, перед столом, заваленным объемистыми папками, заняли место офицеры, которые должны были выполнять роль прокуратуры: майор Дюмулен, более багровый, чем когда бы то ни было, лейтенант Сервен, такой ухоженный, такой напомаженный, с пробором на боку, сделанным столь тщательно, что казалось, будто элегантный офицер в парике; рядом с лейтенантом сидел седой старик, офицер администрации, выполнявший функции секретаря.

Правительственные комиссары сидели спиной к окнам, выходившим в обширный сад; напротив них находилась скамья подсудимых, охранявшаяся двумя солдатами с примкнутыми штыками; за этой скамьей был еще один стол — для защитника.

Середину зала заседаний занимала большая кирпичная печь с чешуйчатыми трубами, из нее сыпались вокруг угольки; устарелое отопление еще действовало в старинном здании Военного совета и создавало у публики чувство какой-то патриархальности, совсем не соответствовавшей событиям, разворачивавшимся обычно в этих старых стенах.

Ряд пехотинцев делил зал пополам. Дальше стояли узкие скамьи, где теснились представители судебной прессы. А еще дальше, без конца толкаясь, почти влезали на плечи друг к другу журналисты и размещалась толпа любопытных, с которой обращались довольно небрежно, предоставляя им устраиваться, кто как сможет. Для того, чтобы попасть сюда, нужно было постараться! Весь Париж добивался милости присутствовать на этом заседании, число входных билетов на которое было строго ограничено.

Едва несколько утих интерес, вызванный появлением членов Совета, внимание толпы переключилось на героя этой сенсационной авантюры.

Жером Фандор, сдержанный, слегка взволнованный, казался равнодушным к немому допросу сотен смотревших на него глаз. На журналисте была форма капрала Винсона, хотя он просил и умолял вернуть ему гражданскую одежду.

Заключение правительственного комиссара требовало прежде всего установить по закону, является ли человек, представший перед Первым военным советом, капралом Винсоном, или нет. Это, без сомнения, должно было выясниться быстро, но оставалось исследовать еще другие пункты. Суд должен выяснить, какую роль сыграл обвиняемый в таинственных делах с убийствами и шпионажем, которые уже несколько недель потрясали всю Францию.

Фандор не хотел, чтобы его защищал адвокат, но закон требовал, чтобы он все же был назначен, и к нему приставили молодую знаменитость из коллегии адвокатов, господина Дюрюль-Бертона, который, не занимаясь собственно защитой, был подготовлен гораздо лучше, чем журналист, к тому, чтобы спорить с военными судьями о деликатных проблемах компетенции, встававших в связи с этим процессом.

Аудитория в общем была благосклонна к Фандору.

Его знали как журналиста с хорошей репутацией, знали, что он оказывал огромные услуги обществу, честным людям.

Были, конечно, люди, которые считали, что Фандор вполне мог играть совсем не патриотическую роль в этих делах о шпионаже, которыми занимался Совет.

— Мы начинаем допрос свидетелей, — объявил полковник, председатель Военного совета.

Он заставил зал умолкнуть, и сержант, выполнявший в суде функции пристава и старательно читавший имена по списку, который держал в руке, также замолчал. Число свидетелей было значительно, и чтение длилось десять минут.

Люди, вызванные в Совет, были большей частью военные, офицеры или солдаты, принадлежавшие к гарнизону либо Шалона, либо Вердена. Фандор узнал среди них несколько знакомых лиц, которые запечатлелись в его памяти за время краткого пребывания в казарме Сен-Бенуа.

Назвали Жюва (журналист вздрогнул), и полицейский приблизился к трибуналу, дал возможность установить, что он присутствует, затем, в соответствии с законом, покинул зал заседаний, как и другие свидетели.

Именно по совету Жюва Фандор явился обратно в тюрьму, и присутствие друга в зале очень успокоило его.

Разве не Жюв сказал Фандору тем загадочным, торжественным тоном, каким говорил иногда:

— Ты должен, малыш, предстать перед судьями, но я очень ошибусь, если во время слушания дела не произойдет инцидент, в результате которого правительственный комиссар должен будет уничтожить свое обвинительное заключение от первого до последнего слова. И тогда, — заключил, улыбаясь, Жюв, — ты удовлетворенно вздохнешь, и так же вздохнет майор Дюмулен, потому что, насколько я его знаю, его должна бесить необходимость выступать перед столь избранной аудиторией, какая соберется на твоем процессе!

Вспоминая эти слова, Фандор все больше успокаивался, он абсолютно доверял Жюву; он хотел надеяться, что, благодаря ему, все пойдет хорошо.

— Обвиняемый, встаньте!

Президент Совета обращался прямо к Фандору. Он смотрел на него своими светлыми, почти белыми, фарфоровыми глазами, в которых нельзя было найти ни мысли, ни чувства.