Оксана Обухова - Жена скупого рыцаря

— Людвига выгуляй, — вместо «доброе утро» шепелявит свекровь, когда я появляюсь на кухне.

— Конечно, мама.

Восемь лет Муза добивается от меня этого обращения. Две вышколенные невестки Маргариты Францевны называют цековскую вдову «мамулей», и сия мелочь не дает Музе Анатольевне покоя. «Я — твоя вторая мать! — неустанно повторяет Муза. — Так издавна повелось, и не нам порядки менять». В принципе, я согласна. Но использую обращение «мама» только в приближении грозового фронта.

Обычно помогает. Сегодня «маму» пришлось продублировать, и Музу несколько отпустило.

— Кофе пей, — растроганно бормочет свекровь.

— Что Миша вчера говорил? — намазывая тост маслом, спрашиваю я. Чувство вины пригибает к столу, и, заставляя свекровь испытать то же самое, я напоминаю ей о «баснях».

Муза задумчиво шуршит хлебным пакетом, восстанавливает в памяти пятничную заготовку и разрождается текстом, полным шипящих звуков:

— Скучает, любит, зовет к себе.

— Кого? — невозмутимо интересуюсь я.

— Нас, — удивляется свекровь и гладит вовремя подвернувшегося Людвига.

— А-а-а, — тяну я и продолжаю экзекуцию: — На той неделе он говорил что-то о новом контракте. Подписал?

К такой конкретике врушка Муза не готова. Я смотрю, как начинают дрожать ее пальчики, и мне становится неловко. В конце концов, напоминание невестке о том, что у нее есть муж, святая обязанность бдительной свекрови.

— Хотя… нет, — вроде бы вспоминаю я и дотягиваюсь до кофейника. — По-моему, Миша говорил, что будет думать еще месяц…

— Да, да, — благодарно лепечет свекровь и сворачивает тему. — Тебе медку еще достать? В этой баночке уже на донышке…

Невероятные отношения милой российской семьи. Чувство вины сглаживается обоюдной ложью. Где в этих отношениях заканчивается благородство и начинается цепь взаимных уступок, перетекающих в круговую поруку, не знаю. Мы стоим на разных полюсах, охраняем сопредельные территории ложью и чувствуем себя комфортно, шлифуя острые углы. Я совершенно уверена, что угрозы наябедничать Мише о моих редких опозданиях выполняются не всегда. Пожалуй, даже очень редко. Обычно свекровь прикрывает меня, как родную дочь.

Я чувствую себя неловко, Муза понимает, что тоже не совсем права. Она намазывает поджаренный хлебец медом поверх сливочного масла и протягивает его мне.

— Спасибо, мама, — говорю я, и губы свекрови растягиваются в довольной улыбке.

О том, что первично — выгуливание Людвига или поездка к стоматологу, — вопрос не стоит. Я натягиваю джинсы, водолазку, прикрывающую синяк на шее (Муза подслеповата, очков принципиально не носит, но во дворе сидят востроглазые подружки свекрови), и пристегиваю Людвига к поводку.

— К стоматологу поеду на троллейбусе с пересадкой, — говорю свекрови и выхожу на площадку.

Наш пес обожает общественный транспорт. Обожает до нехорошей привычки ездить самостоятельно. Как-то раз Миша на такси догонял автобус, в который запрыгнул Людоед. Он вспрыгнул на подножку, двери захлопнулись, и кобеля чуть не увезли из Химок на Войковскую.

Сегодня поездка в троллейбусе Люде не светит.

Я здороваюсь с вышедшими на утренний променад бабульками из бригады Маргариты Францевны, односложно отвечаю на вопросы о самочувствии свекрови и, обогнув дом, перебегаю шоссе с односторонним движением. Напротив дома — сквер с уютными лавочками под сенью роняющих пух тополей.

Этот сквер Людвиг обожает не меньше общественного транспорта. Но Муза Анатольевна предпочитает наш двор, так как для прогулки под тополями требуется сначала добрести до подземного перехода, потом метров двести пилить назад по солнцепеку. Я, как стопроцентный российский пешеход, правила дорожного движения игнорирую. Подхватив Людвига под мышку, лавирую среди потока машин, перешагиваю метровую ограду парка и отпускаю пса на свободу. Согласитесь, даме возраста Музы Анатольевны этот маневр удастся вряд ли. Ей через ограду ногу не задрать и, учитывая вес Людвига, от машин не увернуться.

Людоед довольно скачет по лужайкам, выискивая метки белой пуделихи, обнюхивает скамейки и громко чихает от тополиного пуха, забившего мокрый черный нос. Кудрявой, местами стриженой прелестницы сегодня не наблюдается, и Людвиг, облаяв стаю ворон и двух велосипедистов, усаживается у моих ног.

— Ну, — говорю я псу, — и что мы будем делать?

Людоед растягивает в зевоте пятнистую пасть и весело трясет розовым языком.

— Я бы тоже так хотела, — уныло бормочу я и скребу крокодилью голову между ушей. Людоед вскидывается, прихватывает ладонь зубами, потом лижет, всем своим видом выражая сочувствие.

Никогда не думала, что в этой толстой сардельке осталось место для нежных чувств в мой адрес. Восемь лет мы с Людвигом мелочно придираемся друг к другу — пес приучает меня к порядку и грызет тапки, не убранные в шкафчик, я ору на кобеля, когда тот заходит непомытыми после прогулки лапами дальше коврика прихожей. Оказывается, согласие в семье — дело времени. Не прошло и десяти лет, а вот сижу на лавочке и прошу совета у собаки.

— Был бы ты, Людвиг, розыскной собакой, поехали б мы в Текстильщики, ты обнюхал бы кусты и нашел Музину челюсть. Так? — Пес громко чихает и встает в позу суслика.

В этот момент мимо лавочки проходит гражданин с газетой в руках. Пес невероятно перекручивает длинное тело и вцепляется зубами в скрученную трубочкой бумагу.

Гражданин прыгает, вопит и ищет взглядом милиционера.

— Простите, пожалуйста, — говорю я и выдираю из собачьей пасти то, что недавно было газетой «Из рук в руки».

Клочки газеты в собачьих слюнях прохожему нравятся не слишком. Он с сомнением смотрит сначала на меня, потом на Людоеда и начинает оглядываться, не появился ли долгожданный милиционер. Поборов желание пнуть Людоеда в толстый живот, я достаю из джинсов пятьдесят рублей и протягиваю купюру прохожему.

— Купите себе, пожалуйста, другой экземпляр. И простите нас. Обычно Люда так себя не ведет…

Дядька смотрит на Людоеда, усмехается, мол, хороша Людочка, и собирается остаться для уличного флирта. Начинается флирт с воспитательной беседы о штрафах, намордниках, уколах от бешенства. И у меня опять появляется желание кого-нибудь пнуть. Дядьке лет пятьдесят, он вытерт жизнью до полного облысения, а в его глазах стоит намек: «А не испить ли нам пива на этот полтинник?».

Людоеду общество дядьки нравится. Он звонко лает, прыгает и неловко приземляется когтистой лапой на дядькину ступню. Прохожий опять вопит, я опять извиняюсь, но больше денег не достаю.

Дав на прощание совет купить Людоеду кнут и железный ошейник с шипами, любвеобильный прохожий исчезает в тополином пуху.