Светлана Денисова - Я жулика люблю

— Ты что это? — пролепетала я.

Он поднял на меня лихорадочно заблестевшие глаза и умоляюще прошептал:

— Милочка…

Отпихивать его от себя значило рисковать опрокинуть ветхую посудину. Да и потом, зачем отпихивать-то? В конце концов, к этому все и шло, просто я бы лично не додумалась до такого варианта: заниматься любовью посреди реки. Хорошо еще, что уже почти стемнело. Мне стало интересно, во-первых, что он собой представляет как мужчина, и, во-вторых, как же мы тут разместимся и не опрокинем ли в самом деле эту лодчонку.

Между тем Вадим продвинулся уже значительно выше моих коленей. Я внезапно ощутила трепетный жар его дрожащих от возбуждения пальцев, он словно электрошоком передался мне, и какие бы то ни было соображения тут же вылетели из головы. Меня охватило такое же страстное нетерпение, которое пожирало Вадима. Я рванула завязки сарафана, сдернула его через голову и бросила на дно лодки…

Его руки, казалось, множились, как у какого-то индийского бога. Я ощущала их прикосновения, то ласковые, то властные, на бедрах, на груди, на животе… И вот наконец он прильнул горячими губами к моему лону. Я застонала от удовольствия и полностью отдалась его воле…

Лодка еще слабо раскачивалась; истошно вопя, кружили над потемневшей водой багряные в угасающих лучах солнца чайки; и голова моя сладко кружилась, словно уплывала куда-то вслед за облаками. Вадим, в изнеможении прильнув ко мне, тяжело дышал мне в шею, и побледневшее лицо его с закрытыми глазами выражало такое удовлетворение, что мне немедленно захотелось испытать все снова, с самого начала и до самого финала.

Вдруг что-то холодное коснулось моей спины и бедер. Я тихонько поерзала, раскачивая лодку, и подо мною раздалось подозрительное хлюпанье. Вывернув шею, я посмотрела вниз. Дно лодки было залито водой, и она быстро прибывала!

Лирическое настроение улетучилось так же быстро, как несколько ранее с меня слетел лифчик. Я оттолкнула Вадима и завопила во все горло:

— Вадик, мы тонем!

Скатившись с меня, он плюхнулся на дно лодки, подняв фонтан брызг, и только теперь до него дошло, что с посудиной что-то неладно.

— Мамочка! — вопила я, пытаясь поймать в воде, поднявшейся уже почти до самых бортов, наши вещи.

Что-то шелковое просочилось сквозь мои пальцы и светлым пятном заскользило вниз по течению. И вдруг дно лодки куда-то провалилось, и мы оба оказались по горло в воде.

Не помню, как мы выплыли.

Совершенно голые, дрожа и выбивая зубами кастаньетную дробь, мы сидели, скорчившись, в прибрежных кустах и с тоской провожали глазами уплывающие от нас бутерброды, мой сарафан и Вадимовы джинсы и рубашку. Из одежды на мне осталась только нитка жемчуга, а на Вадиме водонепроницаемые японские часы.

Положение наше было ужасно до абсурда.

— Слава богу, уже четверть шестого! — воскликнула Карина, и я, очнувшись, увидела, что за окнами светло. — Давай лопай быстрее, и побежали, метро сейчас откроется.

Проглотив по бутерброду, мы кое-как запудрили синяки под глазами, следствие бессонной ночи, выбежали из дома и помчались к станции метро «Новослободская».

«Скорее, скорее!» — шептала я про себя. Мне показалось, что поезд раз десять проехал по всему кольцу, пока наконец не достиг «Киевской». Лента эскалатора ползла медленно, словно гусеница, и, если бы у нас остались силы, мы, наверное, поскакали бы вверх, перепрыгивая через ступеньки.

Наконец мы оказались возле моего дома, вбежали в подъезд и первым делом проверили, отвечает ли домофон в моей квартире. Он молчал. Мы бросились к лифту.

Я никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Карина выругалась в полный голос, отобрала у меня ключи и отперла наконец дверь. Распахнув ее, мы вбежали в квартиру, и тут моя подруга, всплеснув руками, окаменела, словно Лотова жена, а я каким-то непонятным образом оказалась сидящей на полу, раскинув ноги, как кукла, и раззявив рот наподобие Щелкунчика.

Все в доме было перевернуто. Рукописи, книги, платья, блузки валялись по всей комнате; развороченная кровать являла собой зрелище жалкое и безобразное, словно в ней резвилось стадо обезьян… Поддерживая друг друга, мы добрели до кухни, переступая через раскиданную по коридору обувь и зимнюю одежду, и вот тут-то нас поджидал последний удар. На полу, усеянном кастрюльками, сковородками и битой посудой, ярко алели пятна крови и зловеще поблескивали черные осколки Вадимовых солнцезащитных очков.

Карина испустила полузадушенный вопль, а у меня перед глазами заплясали какие-то разноцветные молнии и ноги отвалились окончательно…

В итоге, как выяснилось, в обморок упала все-таки я.

Приведенная в чувство самоотверженными усилиями Карины, я, выставив перед собой руки, словно желая отгородиться от этого кошмара, еле нашла в себе силы пролепетать:

— Кара, дай мне записную книжку…

Карина полезла в мою сумочку, но я замотала отяжелевшей головой:

— Нет, не эту. Там, в книжном шкафу, на третьей полке, рядом с фотоальбомом.

Карина побежала за книжкой, а я попыталась встать на непослушные ноги и вновь содрогнулась от вида кровавых пятен. Похоже, в моей квартире и вправду была «разборка». Мокрое и темное дело. Только этого мне и не хватало!

Из-за двери донесся Каринин крик:

— Какая третья полка, тут все вверх дном!

Цепляясь за стены, я приплелась в комнату и уставилась на безобразную картину. Найти среди этого вселенского хаоса старую записную книжку моего деда представлялось делом абсолютно безнадежным.

Но все же спустя час-полтора мы ее отыскали. Она почему-то оказалась в моем левом зимнем сапоге, который сиротливо валялся под тумбочкой.

Карина все порывалась вызвать милицию, против чего я усиленно восставала. По некоторым причинам входить в контакт с представителями органов правопорядка мне до ужаса не хотелось. Подруге я этих причин все равно не стала бы объяснять. Кое-что поведать о них я могла бы одному-единственному человеку, чей телефон и был записан в книжке моего деда.

Передо мной встали одновременно две задачи: удалить, по возможности деликатно, активно сострадающую мне Карину и дозвониться до этого человека.

Заявив, что мне надо прийти в себя и отоспаться, я наконец убедила подругу, что она может возвращаться домой. Твердо пообещав, что вечером непременно ей позвоню, я закрыла за ней дверь и осталась одна посреди всего этого развала.

Телефон единственного человека, который мог бы мне помочь, был занят. Я кое-как сварила себе кофе и устроилась посреди наименее захламленного пятачка, прямо на полу, свернув по-турецки ноги. И тут, видимо, от общего потрясения, перед моим внутренним взором развернулась очередная картинка того злосчастного июньского вечера, начавшегося с любовных игр в хрупкой лодочке.