Ирина Павская - Мужчина-вамп

Так я дремала в гамаке, а Зойка уткнулась в детектив, потаскивая из пакета хрустящие кириешки. Вдруг она подняла голову от страниц и сказала ни с того ни с сего:

— Значит, все-таки неосторожное обращение с огнем?

Судя по вопросительной интонации, подруга ждала моих комментариев. Я Зойкин вопрос поняла сразу, и даже подтекст мне был ясен, но решила изобразить святую невинность.

— С каким огнем? Ты о чем вообще?

— О чем, о чем… О даче Подлубняка.

Действительно, самая свежая деревенская новость. Вчера из мест временной изоляции вернулся Николай Ерохин, изрядно потускневший, но живой и здоровый. В милиции разобрались-таки, что сельский бунтарь не виноват в пожаре. Как выяснилось, поджога не было. Все произошло по вине обитателей особняка. Вернее обитательницы. Пресловутое неосторожное обращение с огнем, на которое так вопросительно напирает Зойка.

— А что, запросто! — Я сделала неловкое движение, и гамак закачался, как подвесная матросская постель в шторм. — Короткое замыкание, например, или невыключенный бытовой прибор. Скажем, утюг. Обычное дело.

— Сима, а как же машина, которую ты видела ночью? — Зойкин голос звучал почти жалобно. Но я не поддалась:

— Померещилось спросонья. И вообще что за странные вопросы?

— Врешь ты все! — убежденно сказала подруга. — Сама что-то знаешь и врешь! Полмесяца зачем в городе ошивалась? А потом Кольку — раз, и выпустили!

— Ну да, я пошла к главному милицейскому начальнику и в ультимативной форме потребовала выпустить Ерохина, учитывая его прошлые заслуги и долгую беспорочную жизнь. Зоя, подумай сама, о чем говоришь! Не надо переоценивать мои возможности.

— Все равно тут дело нечисто, — пробурчала Зойка и опять уткнулась в книгу.

Пускай себе бурчит. Может быть, потом, скажем, зимой, когда все утрясется и летние приключения станут неясными, словно слегка подзабытый фильм, я развлеку мою любимую подругу подробностями этой печальной истории. В красках и деталях. Только, боюсь, она мне снова может не поверить. Я и сама бы верила с трудом, если б не детектив «Греховный пожар страсти», который сейчас мусолит Зойка с упорством, достойным гипсовой пионерки. Грустный подарок от несчастной Киры.

Зойка ожесточенно хрустела сухариками, перелистывая страницу за страницей. И вдруг бросила книгу на крыльцо:

— Не понимаю, как это можно читать!

Я пожала плечами:

— Обыкновенная развлекательная литература. Кстати, неплохого качества.

— Какая это литература? — Все, подруга закусила удила. Ей хочется спора. Ну, пожалуйста!

Я кое-как выпуталась из гамака и теперь сидела, свесив ноги прямо в роскошные лопухи:

— Зоя, а что ты там грызешь?

Подруга удивленно тряхнула пакетиком:

— Ну… вот… кириешки. Хочешь?

— Нет, грызи себе на здоровье. Как ты думаешь, кириешки — еда?

Зойка на секунду зависла, обдумывая мой философский вопрос.

— Еда, — ответила она неуверенно. — То есть не совсем еда, конечно.

— А в таком случае, зачем грызешь?

— Так, балуюсь. А что — вкус приятный.

Ага! Я назидательно подняла палец:

— Вот видишь, балуешься, развлекаешься. Одним словом, получаешь удовольствие. И тебе приятно. А теперь представь, что незатейливая литература, которую ты хаешь, — тоже кириешки, только не для желудка, а для ума. Когда не хочется есть тяжелую пищу, пусть даже и полезную, а хочется чего-то легкого, необременительного. И тут главное — насколько хорошо продукт приготовлен. Ведь и сухари бывают подгорелые, прогорклые — в рот не возьмешь. Так и развлекательное чтиво. Его тоже надо «готовить» умеючи. А этот детективчик как раз ничего, — кивнула я на растрепанный томик. — Всего в меру. И мысли интересные встречаются, и читается легко.

— Но не Пушкин! Ох, не Пушкин! — саркастически скривила губы Зойка.

И тут мне захотелось пошалить. «Развести» подругу на крутую провокацию.

— Кстати о Пушкине, — сказала я небрежно, покачиваясь в гамаке. — Александр Сергеевич — наше все, это понятно. А давайте, господа хорошие, посмотрим на его личность под другим углом. Начнем с образования. В лицее своем прославленном юный Саша учился плохо, прямо скажем, кое-как. Образование получил однобокое. И характерец имел еще тот. Картежник, дуэлянт, скандалист и бабник, — загибала я пальцы. — Служить, то есть работать на благо отечества, вообще не хотел. Над начальством издевался. Что это за отчет о командировке: «Саранча летела, летела, села, все съела…» А ведь это доклад государственного чиновника. Да в наше время за такие шутки… А ему все с рук сходило. Графа Воронцова, например, зачем в вечности опозорил? «Полу-милорд, полу-купец…» А Воронцов, между прочим, свое крымское имение под госпиталь для раненых солдат отдал. И того же Александра Сергеевича привечал, и за своей женой позволял волочиться. Хотя, по правде, за одно это следовало прославленному поэту задницу надрать. Теперь о женах. Вот Пушкин на Гончаровой женился. Дерево-то не по плечу срубил. И в прямом, и в переносном смысле. И тащил эту прекрасную махину по жизни, надрываясь и умирая от ревности.

Зойка вскочила с места.

— Он поэт! — крикнула она возмущенно. Клюнула на провокацию. Мне было смешно смотреть, как она всерьез сердится, но я решила еще порезвиться.

— Кстати о поэзии. Берем любое стихотворение, и что же мы видим! Скажи, пожалуйста, что это за рифмы: «чудесный — прелестный, проснись — явись, лежит — блестит, чернеет — зеленеет, родной — чужой»? Как такие рифмы трактуются в отечественном литературоведении? Правильно — глагольные, дешевые, примитивные и прочая, и прочая… Одни «розы — морозы» чего стоят! А «кровь — любовь»! Да это же просто хрестоматийный образчик пошлости.

Подруга хватала ртом воздух, словно выброшенный на берег окунь.

— Вот видишь, — сказала я укоризненно, — и сказать нечего в оправдание.

— Ты… ты… — наша местная Марина Цветаева задыхалась от негодования. В смысле «Мой Пушкин». И в смысле никому не позволю.

Тут уж я расхохоталась и сказала примирительно:

— Ладно, пошутила. Вот так все можно «раздраконить», даже идеал. Успокойся, я не злобная, тупая критикесса. Пушкин — это Пушкин. Пишет как дышит. И другим дышать дает, вот что главное. А рифмы… Рифмы не имеют ровным счетом никакого значения.

Зойка глубоко вздохнула:

— Слава богу! А то я уж думала, что ты на почве своих расследований того… — и она выразительно повертела пальцем у виска. Потом плюхнулась на крыльцо и опять схватила детектив. Вот-вот, ругает, а сама оторваться не может.

— Девочки, вы дома?

Я подняла голову. У калитки топталась Люся Ерохина. В одной руке она держала увесистый сверток, а за другую руку цеплялась маленькая Катюшка. Люся улыбалась и выглядела счастливой. Голубые глаза сияли, и даже преждевременные морщины словно разгладились.