Пьер Сувестр - Любовные похождения князя

Он разыграл фокус с отрубленной головой и инсценировал исчезновение трупа…

На первый взгляд Жаку Бернару больше нравилось именно такое решение. Раз и навсегда исчезнув, Морис не пойдет жаловаться, что его мнимому трупу присвоили имя Оливье!

Напротив, совершив подлог, Жак Бернар оказал ему услугу.

Однако Жак Бернар спрашивал себя, а не завалится ли однажды к нему пресловутый Морис, чтобы заявить с глазу на глаз: «Дорогой сударь, мне известны все ваши махинации. Мне известно, как вы воспользовались мною, решив заработать на своем Оливье. Это дело прошлое, я не намерен его предавать гласности, но не желаю, чтобы вы наживались в одиночку. Будем вести игру вместе!» И Жак Бернар представил себе цепь сомнительных приключений, нелицеприятных взаимоотношений, двусмысленных компромиссов, возможность которых его мало радовала и несколько омрачала замечательную прибыльную шутку, которую он на днях сыграл со своими современниками, подсунув вместо несуществующего трупа реального Оливье.

Жак Бернар оторвался от размышлений, чтобы еще расспросить девушку, которая, вновь погрузившись в свои думы, хранила молчание. Раз начав, он обязан был выдержать роль до конца; молодой человек про себя подумал, что у знакомой Мориса можно узнать подробности, которые, при необходимости, придали бы фигуре мнимого Оливье большую достоверность.

– Бедный Оливье! – лицемерно захныкал Жак Бернар, чтобы направить разговор в нужное русло. – Какой был славный мальчик! Талант! И при этом очень мягкий! Блондины обычно мягкие и покладистые, ведь так, мадемуазель?

«Только бы он оказался блондином, или хотя бы шатеном… Вдруг мне повезет!» – мечтал про себя Жак Бернар, ввертывая это замечание.

Фирмена в изумлении взглянула на него.

– Что вы сказали, сударь? – оборвала она его. – Оливье блондин? Но у него были черные волосы!..

Жак Бернар изобразил полную беспечность:

– Я и говорю, мадемуазель, бедный Оливье, черный как смоль…

Затем, сделав вид, что понял, рассмеялся.

– А! Вижу, что вас смущает, я, должно быть, сказал «блондин»? Не обращайте внимания. Просто оговорился. Я тоже выбит из колеи… потрясен… Видите, – добавил он, показывая на царящий в комнате беспорядок, – бумаги, книги… Все его…

Фирмена неожиданно поднялась, с мученическим и трогательным видом пошла на Жака Бернара.

– Сударь, – спросила она. – Вы ведь помните мое имя? Фирмена Беноа. Скажите, в бумагах Оливье не было ничего, адресованного мне? Какого-нибудь посвящения?.. Упоминания?..

– Конечно, нет! – решительно воскликнул Жак Бернар.

Но сжалившись над безмолвным отчаянием девушки, добавил:

– То есть, мне пока ничего не попадалось, но я поищу, посмотрю…

Фирмена машинально приблизилась к заваленному бумагами столу. Она заметила рукописную страницу с росчерком Оливье внизу.

«Черт! – подумал Жак Бернар, видя, что она погрузилась в чтение, – ну и влип, как будем выпутываться?..»

Девушка, пробежав написанное, разглядывала подпись.

– Но это почерк не Мориса! – прошептала она.

Но Жак Бернар, уже обретя былую самоуверенность, заявил:

– Извините, мадемуазель, это его почерк, уж поверьте. Дело в том… У Оливье было не только два имени – доказательство тому, что вы знали его как Мориса, – но и два почерка! Один врожденный, персональный, которым он писал вам, а другой – поэтический, литературный… которым и написаны рукописи…

Фирмена не пыталась возразить собеседнику. Ей очень хотелось верить ему! Бедное дитя было слишком доверчивым, чтобы усомниться в правдивости околесицы, которую плел в ее честь создатель Оливье Жак Бернар!

Другими глазами Фирмена оглядела окружавший ее беспорядок. В изумлении взглянула на наследника. В сущности, какое ей было до всего этого дело; ее любовник – неоспоримо, безнадежно – был мертв!

Несмотря на беспросветную тоску, дорогой домой у девушки появилась надежда, робкая искра надежды. Жак Бернар пообещал, что пороется в архиве Оливье и, найдя личные записки покойного, почтет за честь и удовольствие вручить той, что так горько оплакивает его.

– Фирмена, вам не холодно?

– Что вы, нисколько!

– Можно подбросить еще полено в огонь…

– В этом нет никакой необходимости, друг мой…

– Тогда позвольте подложить вам под ноги подушечку. Мне кажется, вам неудобно сидеть, вы еще не настолько окрепли, чтобы попусту тратить силы…

Виконт встал из кресла, где курил сигару, и с терпеливой нежностью стал получше устраивать молодую работницу, свою подругу, любовницу, в которую был влюблен, как никогда, как никогда стремился завладеть ее сердцем!

Вот уже несколько дней, как Фирмена съехала с улицы Брошан. После трагического убийства несчастного Мориса и перенесенного нервного потрясения она непрестанно чувствовала на себе самые изысканные знаки внимания, самые предупредительные ласки виконта. Он постоянно окружал ее заботой, не щадя себя, разрывался на части, в надежде если не растрогать, то хотя бы немного смягчить сердце девушки.

И в один прекрасный вечер – Фирмена уже поправлялась и отваживалась ненадолго выходить – он уговорил ее перебраться на улицу Пентьевр, где ей была приготовлена квартирка на первом этаже.

Здесь они и находились вдвоем. Чай был выпит; прежде чем расстаться с любовницей и вернуться к светским обязанностям и, увы, семейному очагу и виконтессе де Плерматэн, виконт наслаждался последними минутами подле своей подруги, наблюдая, как она, серьезная, спокойная и степенная, сосредоточенно глядит на дрова в камине, следя за игрой огня, пляшущими язычками пламени, с треском вырывающимися искрами.

– Фирмена, вы мечтаете? – спросил виконт.

– Я не мечтаю, друг мой, я размышляю.

– О чем?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– А почему бы и нет?

– Полагаете, мне хочется сделать вам больно?

Виконт де Плерматэн бросил в огонь нервно сжеванную сигару…

– Вы правы, – произнес он, – иногда лучше не знать, глупо лезть в душу собственной любовнице. Счастливцы, кто довольствуется ловко сыгранной комедией, для кого каждый поцелуй – любовный… Счастливцы?.. Нет, не верю! Они знают, что являются жертвами комедии… Нельзя насильно держать себя в слепоте, надо думать, они видят ложь, чувствуют едкий душок притворных ласк, лицемерных объятий. Фирмена! Поверьте, я слишком люблю вас, чтобы позволить себе заблуждаться по поводу вашего милого и безмятежного равнодушия. Сегодня вы выглядите грустнее, чем вчера!.. Не считайте меня своим врагом, не считайте меня любовником, в эти минуты – когда мы так близки и одновременно так далеки – я хочу быть только другом, настоящим другом! Фирмена, Фирменочка, почему вы грустнеете, грустнеете день ото дня? О чем вы думаете? О чем вы думали, Фирмена?..