Пьер Сувестр - Трагический исход

– Ничего особенного… путешествует, занимается торговлей… продает то, что запрещено полицией. Например, опиум… Все это приносит доход, так как запрещено… Кроме того, он занимается еще и другими делами.

Зизи улыбнулся, это означало, что он понял последний намек старухи.

В этот момент Альфонсо поддерживал степенный разговор с маленькой рыжеволосой женщиной, дочкой хозяина ратодрома. И Зизи, убегая, крикнул на ходу матушке Гаду:

– Я понял, что это значит – заниматься другими делами… И блондинками тоже.

Час спустя ратодром опустел. Клиенты мало-помалу уходили, растекаясь по соседним маленьким кафе, низкоразрядным кабакам, расположенным вдоль проспекта Сен-Уэн.

Горелка, оставшийся в здании после ухода публики, составлял один за другим ящички с крысами в помещение типа ангара, который он запер на ключ. Затем он пошел побеседовать с хозяином, человеком огромного роста, стоявшим у входа в загон и взимавшим плату с посетителей. В течение десяти минут они упорно обсуждали вопрос о зарплате Горелки и пришли наконец к обоюдному согласию.

Волоча ноги, переваливаясь с боку на бок, Горелка шел по проспекту Сен-Уэн в направлении к Парижу. Он брел в вечерних сумерках с опущенной головой, поглощенной своими мыслями. Ну, прямо задумчивый мечтатель!

И вдруг внезапно вздрогнул: кто-то дотронулся до его руки. Горелка, совесть которого не была особенно спокойной, не любил сюрпризы подобного рода.

Он сразу остановился, затем обрадованно вздохнул. К нему подходила старуха Гаду.

– Я хотела бы тебе составить компанию. Я также возвращаюсь в Пантрюш.

Они шагали молча, на некотором расстоянии друг от друга, затем старуха Гаду осторожно спросила его:

– Нельзя сказать, что у тебя довольный вид, Горелка. Ну, как идут дела?

Он гордо выпрямился:

– Дела идут… но, между прочим, могли бы идти лучше.

– Сколько ты получаешь на ратодроме?

– Примерно пятьдесят су.

– Нежирно, – заметила старуха. – А слесарное ремесло ты забросил?

– Вот те на! – произнес Горелка. – Это ремесло для виду, все равно как вывеска на лавке, а лавка-то пустая, товара в ней нет. Знаешь ли, я корплю на этой работе с утра до вечера! Вот в чем беда…

– Понятно, – поддакнула Гаду. – А тебе не подошло бы хорошенькое дельце? Чтобы ты смог заработать…

– Чтобы я смог заработать? – переспросил машинально Горелка, который, опасаясь себя скомпрометировать, посмотрел на старуху украдкой, делая вид, что не понимает.

Она же семенила рядом с ним, опустив голову, устремив свой взгляд на дорогу, продолжая говорить и, казалось, не замечая, как он внимательно за ней наблюдает.

– Добиться удачи можно только одним ударом, одним, но мощным. И если бы я была уверена, что ты не струсишь, то можно было бы состряпать дельце сообща.

– Что бы я, да струсил? Этого со мной не бывало, – сказал ворчливо Горелка.

Гаду стояла перед ним неподвижно.

– Послушай! – Она устремила на него свой взгляд. – У меня есть одно дело, и мне не хватает такого молодца-силача, как ты, но который не стал бы доверять скандальным людям.

Горелка слегка побледнел и сказал, запинаясь:

– Все эти штуки, когда можно влипнуть, доставляют одни лишь неприятности. Все это вздор. Я не привык решать дела с ходу.

– Ну и шутник же ты! – засмеялась Гаду. – С тобой не соскучишься! Даже если вдруг влипнем, если будет все плохо, здесь риска не больше, чем при путешествии в новые земли, откуда возвращаются при деньгах. Президент всегда помилует…

– Почем знать? – усомнился Горелка.

Но подлая старуха говорила наставительно:

– Хорошо известно, что… судьи робеют, относятся попустительски к тем, кто смело водит их за нос, а что касается президента республики… можно быть в нем уверенным. Этот человек, в сущности, добрый дядя, который охотно подписывает помилование. И нечего бояться, я тебе говорю, даже в самом худшем случае.

Оглянувшись вокруг и убедившись, что никто их не подслушивает, Горелка спросил:

– Да что же нужно сделать-то, скажите, матушка Гаду.

Зловещие глаза старухи сверкнули от радости. Она поняла, что отныне этот хулиган завоеван ею. И нужно только проявить достаточную ловкость, чтобы добиться его безграничной преданности.

Гаду взяла за руку Горелку, притянула его к себе и сказала игриво:

– Знаешь, к любому делу не приступают сразу же, и потом, наконец, хорошо бы, чтобы это прошло незаметно, чтобы не влипнуть…

– О чем же идет речь? – прервал ее Горелка, который любил точность во всех делах.

– Об одной бабенке, – объявила Гаду, прищурив глаза, – с которой надо бы уладить дело. Помни, если я к тебе обращаюсь, Горелка, значит, считаю, что ты работаешь по-серьезному и не будешь отлынивать от дела…

Разговаривая таким образом, Гаду снова искусно сверкнула глазами, и нельзя сказать, чтобы это немного не взволновало Горелку!

Намек на его прошлое, сделанный Гаду, имел существенное значение для него.

«Вот те на! – подумал Горелка, – уж не сам ли Фантомас подослал ко мне эту старуху? Может быть, действительно, Фантомас?»

По правде говоря, неуловимый маэстро ужасов передавал новости о себе через воров. Никто не забыл, однако, что и за Горелкой числился должок, когда он работал под начальством короля ужасов.

– Это можно было бы уладить, – начал Горелка.

Гаду усмехнулась:

– Черт возьми, я правильно подумала. Мы к этому еще вернемся, мой мальчик…

Покинув Гаду, Зизи возвратился на улицу Спонтини к шести часам вечера, проскользнув через черный ход для прислуги почти бесшумно, как кошка, которая стремится улизнуть со своей украденной добычей.

– Даю голову на отсечение, – говорил себе Зизи, – что я собирал о них сведения только в качестве развлечения! Если я понадоблюсь хозяевам и меня не найдут на месте, это плохо кончится! Ах, черт возьми!

Зизи действительно плохо начал на своем месте. Еще прошло очень мало времени с тех пор, как он служил у барона де Леско, но он не отличался ни особенным усердием, ни пристрастием к работе. Он уходил после полудня, слонялся по улицам, не стремясь даже получить разрешение на отсутствие.

– Вот что, – решил грум, когда проскользнул в людскую, – дай Бог, чтобы все обошлось! В конце концов, если меня спросят, чем я занимался, то скажу, что начищал до блеска крышу!

Но это объяснение было малоправдоподобным, причем, в такой степени, что он стал искать другое.

– Между тем, – рассуждал он, – я мог бы навестить мою больную бабушку!

Но потом ему показалось, что это опасно!

– Что за глупости! – заключил он. – Не следует говорить о больной бабушке. Вдруг им вздумается заняться моей семейкой. Но она столь малопривлекательна, что я бы предпочел, чтобы они о ней ничего не знали.