Игорь Тумаш - Дело рыжих

Прищепкин давно не был в больничных палатах — все как–то по моргам больше — и очень удивился воцарившей в них демократии: больные были одеты в домашнее — кто во что горазд, на тумбочках открыто лежали сигареты, телевизоры и здесь продолжали делать свое черное дело: вешали лапшу, долбили психику, замусоривали память явно ненужной пожилым мужчинам информацией о прокладках, погоде на Марсе и красоте Филиных глаз. Уж хотя бы в кардиологию эту гадость не пускали–то!

Павел Петрович оказался почти таким, каким и ожидал его увидеть маэстро поиска: то есть с седым попугайским хохолком упрямца, оловянными глазами педагога старой закалки и нездоровой кожей. Словом, человечком жалким и понятным до слез. Смущаясь, Георгий Иванович выложил ему на тумбочку липкий от сока газетный кулечек с клубникой.

— Павел Петрович, я к вам по важному вопросу. Может, посидим побеседуем во дворе на солнышке?

Из рассказа Калюжного детектив уяснил, что Сбруевич был довольно типичным представителем своего поколения, детство которого пришлось на голодные военные и послевоенные годы, юность — на разоблачение культа корифея всех наук, «торфоперегнойные горшочки», «кузькину мать» всем буржуям и покорение космоса. То есть человеком бережливым, неприхотливым, трусоватым, не очень умным, работящим, надежным, добрым и отзывчивым. Сейчас — хоть бы таких побольше. А ведь это поколение построило мир, в котором мы сейчас живем…

Среди сокурсников Кшиштоф выделялся разве что личным обаянием и повышенной активностью в общественной жизни: был комсоргом группы, членом парткома факультета. Выдвигали, несмотря на то, что выходец из Западной Белоруссии. Спрашиваете, за что конкретно? Ну, знаете, раньше все были такими буками, сопели по углам, словно ежики, глаза прятали. А Кшиштоф всегда светился улыбкой, давал в долг последние копейки.

Друзьями стали они по воле случая: попали в одну комнату общежития, занимались в одной волейбольной секции. Ну и чем–то соответствовали, значит, их характеры.

Оба распределились в Волковыский район, женились на подругах. А так как женщины, сойдясь, в силу сердечной природы часто дружат уже до конца жизни, дружили и они, хотя мужчины к дружбе относятся гораздо проще и практичнее. Раз в неделю, в две Павел Петрович ездил с Кшиштофом Фелициановичем в одну ведомственную баню. Точно так же спорили о политике, распивали по бутылке пива. Вместе с семьями праздновали праздники; последние годы, правда, все реже и реже.

Спрашиваете, были ли у Кшиштофа Фелициановича враги? Нет, он слыл абсолютно бесконфликтным человеком. И это качество предопределялось не убеждениями, вроде толстовского о непротивлении злу насилием, а характером. Припоминается такой случай.

Однажды Сбруевич и его будущая жена с подругой гуляли по безлюдному парку. Дело было зимой, к вечеру: полуосвещенная аллея зияла пустотой и декабрьским неуютом. Их тормознул шпаненок. Ну, по блатной моде того времени в надвинутой на брови кепочке–восьмиклинке, с приклеившейся к нижней губе папироской, в широченных, заправленных в юфтевые сапоги брюках и в куртке под названием «московка» — нечто вроде шерстяного пальто с обрезанными почти до пояса полами, меховым воротником и нагрудными косыми карманами.

Шпаненок спросил, который час. А у Кшиштофа Фелициановича были тогда шикарные трофейные часы.

— Сымай! — отчаянно потребовал шпаненок прерывающимся от волнения голосом.

Кшиштоф был выше его на голову, шире в плечах. Ему представилась отличная возможность поучить шпану приличным манерам. Но он покорно отдал часы, которыми гордился.

Когда его спрашивали, почему так поступил, Кшиштоф только отшучивался: мол, подумал, будто шпаненку часы нужнее.

Отравление друга показалось Павлу Петровичу событием нелепым и необъяснимым. Кому Сбруевич так досадил? Кого обидел? Как мог мешать до такой степени? Павел Петрович и сам ломал над этим голову.

Июнь, цветущие акации. Ночи стояли душные, от топящегося камина жара в офисе на Бейкер — Коллекторная–стрит стояла африканская. Но не мог Прищепкин отказаться от соблазна его разжечь. Как бы холодов дождаться, сырости, которая в Минске так похожа на лондонскую?

Прихлебывая «Аз воздам», сидя в кресле–качалке и глядя на пляшущие языки пламени, Прищепкин начинал грезить о сыскарской славе мирового уровня.

В результате террористического акта убита принцесса Суринама. Журналисты каким–то образом пронюхали, что расследование будет вести сам маэстро поиска, и раструбили об этой удаче суринамского народа на весь мир. И вот персональный «боинг» Георгия Ивановича приземляется в аэропорту Парамарибо. Его встречают тысячи поклонниц — стройных страстных метисок и креолок. Они буквально сходят с ума. Последний раз такую картину можно было наблюдать разве что при встрече битлов, когда те прилетели в Штаты на первые гастроли.

— О, Прищепо! — стонут сквозь истеричные слезы и белугами ревут суринамочки. — Детективо мио оргазмо!!! — Щурясь от яркого солнца, Георгий Иванович — дерзкий, великолепный, бесстыдный — с трубкой в зубах и в элегантном клетчатом костюме спускается по трапу. — О, Прищепо!

По отцу, да и вообще по крови, хотя фамилия Харвуд была явно не кельтской, Кен считал себя ирландцем. Однако дед и даже прадед Кена по отцовской линии родились здесь, в Америке. Мамины же родители вообще приехали сюда откуда–то из Польши сразу после войны, спасаясь от коммунистов. И привезли маму в Нью — Йорк совсем маленькой. Что же тогда давало парню основание считать себя ирландцем? Разве что передавшаяся, кстати, от мамы в наследство огненно–красная шевелюра, тонкая, очень белая, с обильными веснушками кожа и заводной характер. Но самое, конечно, главное — горячее желание считаться ирландцем.

В Штатах это престижно. Бизнесмены, правда, чаще всего англосаксы. Зато большинство полицейских, летчиков, пожарных и моряков почему–то именно ирландцы.

А что значит быть американским поляком? Поляки там высмеиваются в «национальных» анекдотах. Вроде как фриландцы, в немецких. Оно и понятно: евреев в Штатах трогать нельзя — антисемитизм, черных и желтых тем более — расизм, а кто тогда остается? Только поляки, получается, и остаются, потому что эскимосов трогать просто бесполезно — 0,001 % населения. Нет уж, Кен — ирландец, так повелось еще с бруклинской школы, которую он закончил без успехов и надежд на университетское будущее.

Кен пробовал работать официантом, продавцом, слесарем в авторемонтной мастерской. Однако нигде не приживался, да и платили совсем мало. Для кого–то, может, Америка и богатая страна, но для молодежи… Последний год он вообще сидел на пособии. Не имея поддержки от родителей — оба неожиданно умерли, сгорели от рака, — ему пришлось довольно туго: ни тебе машину сменить, ни во Флориду на теплое море смотаться. Поэтому Кен с радостью уцепился за идею приятеля Шона Бриттена попытаться устроиться в контору Лесли Кроуза мойщиком окон. Шон сам у него работал и очень неплохо получал.