Варвара Клюева - Лекарство от хандры

«Если бы дело вел я, непременно бы повидался с другими участниками аварии на загородном шоссе, — подумал Дон. — Везунчика с больным животом проверить невозможно, а вот об аварии должен быть составлен протокол. Впрочем, что бы это мне дало? Даже если аварию подстроили, это все равно не докажет, что Кузнецов — убийца, а главное — не поможет найти Варвару».

Селезнев сам потом удивлялся, вспоминая, сколько в этот день нанес визитов и сделал звонков. Начал он, как и намеревался, с окружения Сарычева. Бесчисленные интервью так и не дали ответа на вопрос, где пропадал блудный сын, зато у Селезнева сложилось исчерпывающее представление о его моральном облике.

— Аркаша всегда был сложным ребенком, — рассказывала мать. — Еще в детском саду отнимал и выманивал у детей хитростью самые красивые игрушки. Мы старались его не баловать, учили делиться, наказывали за жадность, но он все равно делал все по-своему — не в открытую, так потихоньку. Когда ему исполнилось десять лет, я стала находить у него деньги и всякие мелочи, которых мы ему не покупали. Спрашиваю: «Где взял?», а он всегда отвечал: «Нашел». Врал, конечно, но как его уличишь? Раз отец не выдержал и выпорол его. С тех пор деньги и вещи у Аркаши появляться перестали, но сам он начал пропадать на целые дни… Нет, я не знаю, с кем сын дружил. Он никогда не приводил в дом товарищей и ничего не рассказывал. Жил в родном доме, как в гостинице. Сидел целыми днями в своей комнате или уходил куда-нибудь. Когда Аркаша поступил в институт, мы его практически не видели… Нет, я не знаю, с кем он там подрался. Спрашивала, конечно, но он все твердил: «Пьян был, не помню»… Нет, в институт я не ходила. Зачем? Аркаша ведь все равно ушел из дома.

Сверстники, выросшие с Аркадием в одном дворе, отзывались о нем резко и нелицеприятно:

— Свиньей он был! Все норовил обжулить при игре в очко или в пристенок или выменять у малыша стоящую вещь на откровенную дрянь. Никто с ним не дружил, кому охота с таким дерьмом связываться?

— Сарычев всегда греб под себя, — вторили им одноклассники.

— Мальчик неизменно противопоставлял себя классу, — вспоминала пожилая учительница. — Не припомню случая, чтобы он пришел на субботник или другое подобное мероприятие. И всегда у него находилась уважительная причина. Он вообще был ушлым подростком. Одно время у ребят начали пропадать деньги — из карманов, из портфелей. Я не сомневалась, что это дело рук Сарычева, но сколько ни пыталась поймать его с поличным, так ничего и не добилась… Нет, не могу припомнить, чтобы он с кем-нибудь поддерживал близкие отношения. Разве что с двумя ребятами из старшего класса, но я не помню их фамилий.

Селезнев узнал фамилии и нашел «ребят», которые превратились в неопрятных мужиков с испитыми лицами.

— Сарычев? Как же, помню! Шустрый такой шкет, щекастый, — сказал один. Тот еще жучила! Руки, как у фокусника… Кошелек хоть из-за пазухи у тебя вытянет, да так, что ничего не почувствуешь. Да не-е, щипачом он не был. Я про то ничего не знаю. Так, показывал свои фокусы для потехи.

— В карты был мастак! — мечтательно проговорил второй. — Любого обдерет, хошь в очко, хошь в секу…

Если последние две характеристики могли считаться похвалой, то это были единственные добрые слова в адрес Сарычева, услышанные Доном за день.

Бывшие сокурсники Аркадия либо не помнили его вовсе, либо отзывались о нем с такой неприязнью, что у Селезнева на миг зародилось подозрение, уж не покушался ли один из них на жизнь богопротивного Сарычева. Но, едва родившись, подозрение умерло. Слишком много презрения было в оценках. Как ни странно, люди редко убивают тех, кого презирают.

— …Сарычев держался заносчиво, точно князек, а сам был ничтожеством. Говорил только о шмотках и деньгах.

— …Липкий был и скользкий. Знаю, это звучит парадоксально, но определение очень точное, можете мне поверить.

— …С ним нужно было держать ухо востро. Однажды на вечеринке я согласилась с ним потанцевать, а потом обнаружила, что у меня пропала золотая цепочка с кулоном. Нет, я не уверена, что украл Сарычев, но кулон так и не нашелся, а другие партнеры не вызывали у меня подозрений.

— …Всегда ухитрялся вытянуть на экзамене хороший билет. Не знаю, как он проделывал этот трюк, но не промахнулся ни разу, даже когда учил всего четыре-пять билетов.

Ценой немалых усилий Дону удалось-таки приподнять завесу тайны над исключением Сарычева из института. Один из собеседников, участник событий, с явной неохотой признался, что никакой драки не было — Сарычева попросту избили.

— Почему же он не пожаловался? — удивился Дон.

— Потому, что били за дело, — лаконично ответил собеседник. — Если бы пожаловался, мог вообще попасть за решетку. — После некоторого нажима со стороны Селезнева он признался, что Аркадия поймали на шулерстве. — Мы дали ему слово, что никому об этом не расскажем, если он пообещает не говорить, кто его бил, — нас ведь тоже могли выгнать… Сарычев согласился, потому что к тому времени ободрал дочиста чуть не половину курса. Ему бы не поздоровилось, если бы ребята узнали, каким способом он выигрывал.

— А как вообще это дело попало на комиссию? — полюбопытствовал Селезнев.

— Мы постарались. Не могли же мы допустить, чтобы эта свинья оставалась у кормушки! Один из нас был дружинником. Он сдал Сарычева в институтское отделение милиции. Поскольку тот был пьян и с виду явно поучаствовал в хорошей драке, его не могли не отчислить.

Исколесив полгорода и опросив тьму народа, Дон понял, что больше ничего нового о Сарычеве не узнает, и переключился на знакомых Кузнецова. К Василию окружающие относились с гораздо большей теплотой, чем к Аркадию. Даже пожилая дама, работавшая до пенсии в детской комнате милиции, отзывалась о бывшем подопечном не без уважения:

— Конечно, нервы шалопай потрепал нам здорово, но я надеялась, что он избежит кривой дорожки. Василий, как кошка, неизменно падал на четыре лапы. В нем вообще было много от кошки… Независимость, расчетливость, умение приспособиться к обстоятельствам, оставаясь при этом самим собой. Его дружки катились без руля и ветрил, куда занесет, а, сбиваясь в стаю, шалели до полной потери разума. Кузнецов же внешне играл по их правилам, — если отсутствие тормозов можно назвать правилами, — но головы не терял. Чувствовалась в нем что-то такое… не знаю, как выразить словами… Стержень? Самодисциплина? Здоровый инстинкт самосохранения? В общем, к группе риска я его никогда не причисляла.

Те же, кто познакомился с Василием после суда, вообще не скупились на похвалы. Учителя вечерней школы, непосредственный начальник Кузнецова из обслуги стадиона «Локомотив» — все подчеркивали его серьезность и обязательность.