Людмила Милевская - А я люблю военных…

— Значит он и по сей момент в доме! — радостно заключила я. — Ищите среди жильцов. Только не говорите, что вы их хорошо знаете.

— Послушайте…

— Людям свойственно заблуждаться. К тому же покушались на самого президента, следовательно сумма предложена была внушительная. За такую сумму и сама бы…

Глянула на полковника и испуганно поспешила заверить:

— Но мне никто не предлагал. К тому же, с тех пор как Люба получила наследство, мне было не до президента — шторы шила.

— Послушайте…

— Шторки, скатерочки, занавесочки! Кошмар! Тем более, что я шить не умею. Я так перетрудилась, потому и напилась. Только представьте, пока я шила, мой муж… Впрочем, не будем о неприличном. Ах, он негодяй! А потом и вовсе меня бросил. И теперь вы хотите усилить мое горе? Нет уж, ищите в самом доме. Мужик в фуфайке там.

Бедный полковник снова хватил по столу кулаком и завопил:

— Да послушайте, черт вас побери!

Я испуганно зажала уши и закричала:

— Я контужена, но вас слушаю! Слушаю!

— Вот и слушайте, — тяжело дыша, сказал он. — Слушайте. Стреляли из квартиры вашей подруги.

— Я знаю.

— Из окна комнаты, в которой вас нашли.

— Да знаю я, знаю, видела своими глазами. Зачем вы мне это рассказываете?

Полковник схватился за голову:

— Да за тем, чтобы до вас наконец дошло: отпираться глупо и бесполезно. Мои ребята ворвались в квартиру через четыре минуты — минута ушла на то, чтобы выбить дверь. Этажом выше и этажом ниже была охрана. Ваш мужик что, невидимка?

Я растерялась:

— Он в фуфайке был.

— Тем более, — грустно усмехнулся полковник. — Еще вам скажу: уже готовы результаты экспертизы. Ни у кого из жильцов на поверхности кожи оружейных выхлопов не найдено. Все чисты, как стеклышко.

— Понятно, — промямлила я, — меня-то засыпало с головы до ног сразу же, как тот, в фуфайке, жахнул из “Мухи”. Всю комнату можно на экспертизу тащить, думаю хорошо припорошило.

— Рад, что хоть это вы понимаете. Софья Адамовна, давайте подытожим: посторонняя в доме вы одна, нашли вас в той комнате, из которой было совершено покушение, в руках у вас был гранатомет, на этаже мужчины в фуфайке не обнаружено. Что из этого следует?

— Что вы плохо искали.

Он грустно покачал головой:

— Нет. Из этого следует, что хватит глупенькой прикидываться. На президента покушались вы — больше некому. Сейчас вас отведут в камеру, где вы хорошенько и подумаете, а после этого мы с вами поговорим. И помните, чем раньше мы приступим к серьезному разговору, тем лучше будет для вас.

Деревянный минка, двухэтажный, крытый соломой, спрятал друзей от нескромных взоров. Хозяин — гнусный продавец девочек — встретил молодых господ, непрерывно кланяясь.

— Минеральные воды для ванн… — брезгливо отводя взгляд, бросил Абэ Кусоноки.

— Да, господин, привезли, — торопливо прошелестел хозяин, не смея распрямиться. — Все готово. Уже подогрели. Раскалили камни. Бочонок саке доставлен. И сосновые кадушки для питья… Лучшие девочки одеты в лучшие кимоно. Молодая красавица-гейся Итумэ приняла предложение несравненного господина Сумитомо. Она здесь…

Торговец удовольствиями гнусно осклабился.

— Прикажи наполнять ванны и вели женщинам наливать саке, — распорядился Абэ.

— Да, господин, — непрерывно кланяясь и пятясь, прошептал хозяин.

Закипела пирушка.

Приятная истома.

Спокойная беседа.

Молодые самураи, младшие сыновья прославленных родов согревались минеральными ваннами, освежались саке, охлажденным в ручье.

Бочонок лучшего вина, из провинции Хиого, припасли и открыли, соблюдая традиции.

Пили, как подобает истинным буси, квадратными кадушками, по началу лишь ощущая чудный смолистый вкус сосновой живицы, привнесенный посудой.

Увлекательное занятие! Веселое!

Девочка-дзёро не успевала наполнять кадушки. Даже не склонный к излишествам Сумитомо, под конец выкрикнул:

— Кампай!

Пей до дна!

Хейдзо Кадзивара, мечтательный и лиричный, воскликнул:

— Не хватает природы! Как украсила бы все природа! Чудно впитать в себя из воды горячих ключей живительную силу гор, полюбоваться величественными их силуэтами! Воплотить мечту: согретым водой ключей, созерцать в своем саке, упавший туда с божественной сакуры лепесток.

— О-о! — воскликнул реалистичный Кусоноки, — ушло время сакуры. Завтра праздник мальвы. Не забыл? Отсюда неудобства. К женщинам, вот, пришли в полном боевом снаряжении.

— Великая честь охранять божественного Микадо! Запомнится на всю жизнь! — воскликнул Хейдзо.

Энъя кивнул:

— Как забыть? Высокая честь. Великий день.

“Саке, горячая ванна — живительные процедуры. И впереди ночь любви. Целая ночь неторопливой беседы.

О, несравненная Итумэ!

Взгляды, прикосновения… А утром… Утром Аой Мацури предстанет божественно прекрасным. К тому же сам Микадо… И наследник… В свите, конечно, почетнее, но… Ерунда!” — думал Сумитомо, ощущая в душе необычайно радостный подъем, почти не чувствуя ослабевшего тела.

Лишь колола обида. Идти со стражей, так далеко от императорских колесниц, — не для Фудзивара, потомка славного рода. Но…

Тяжелое смертельное опьянение навалилось внезапно. Все опрокинулось, ухнуло куда-то, вращаясь во мгле вселенского хаоса. Время остановилось.

* * *

Сумитомо вынырнул на миг из сумрака, затмившего сознание. Повел бессмысленным взглядом.

Нет мыслей.

Нет воли.

Все нереально.

“Мускулистая спина… Воин… Ловко прилаживает на себя сложные ёрои… Что-то знакомое… Знакомая экипировка… Мечи в красном сафьяне… Пластины… Узор брони… Все так знакомо… Почему?”

Вдруг вспомнился мастер Кендо, сенсей Хосокава, его урок: “Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага — это “остановка”. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму “останавливаться” на этом, не контактируешь с противником, не строишь планы, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого — это победа. Тогда его меч, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника. Никогда не думай о себе, думай о деле.”

“Я не должен думать о себе, — ясно решил Сумитомо, вспомнив этот урок, — я должен думать только о деле, и тогда в этом деле буду и я.” И мысли угасли.

Погас и взгляд. Смог еще заметить Сумитомо чьи-то доспехи, брошенные у бамбуковой ширмы, полураздетую дзёро, уснувшую на полу, метнувшийся к выходу силуэт воина в знакомых доспехах.