Наталия Манухина - Знойная женщина, мечта поэта

— Да я про возраст спросила, тетя Клепа. Сколько ему месяцев?

— Господи, — переполошилась соседка, — месяцев! Скажешь тоже, месяцев! Они только сегодня из роддома выписались. От силы недели две. А что? Нет у тебя ничего для таких маленьких?

— Есть, не волнуйтесь. — Я приготовила молочную смесь и налила в бутылочку. — Хватит?

— Хватит, доча, спасибо. Пойдем, я вас познакомлю. Посмотришь, какой славный мальчишка! — Цепко ухватив бутылочку, она потащила меня к себе, радостно делясь последними новостями:

— Это Юрочкин мальчик. Вернее, его жены. Сегодня только поженились. Ее Люсей зовут. Ничего вроде, симпатичная такая. Бойкая. Юрик ее с ребенком взял. А и очень даже неплохо, что она с ребенком. Детей надо рожать. Без народа нельзя! Верно, доча?

— Конечно, верно, — поспешно заверила я соседку, вспомнив, как она мечтала о внуках.

Соседки на кухне судачили, что внуков Клепке не видать, как своих ушей. Мол, пасынок ее, Юрка, из породы закоренелых холостяков. Парню скоро сорок стукнет, а он ни разу женат не был. И вообще младший Шестерня какой-то млявый, малахольный. Одним словом, не в отца пошел.

Иван Калиныч, тот огонь был, а не мужик. А этот — ни рыба ни мясо! Куда там ему жениться, если он из квартиры почти не выходит. Сидит целыми днями в каморке при кухне и малюет свои картины.

Хорошие картины, кстати сказать. Мне их тетя Клепа показывала, пока Юрия Ивановича дома не было.

— Не дай бог, Юрик увидит. Обидится. — Она с гордостью демонстрировала мне радостные, солнечные пейзажи. — Не любит он чужим никому показывать.

Картины меня поразили. Никогда бы не подумала, что этот желчный, унылый человек способен писать такие удивительные, светлые полотна.

Клеопатра Ивановна торжественно ввела меня в свою комнату:

— Вот, доча, познакомься, — проворно подбежав к худенькой рыжеволосой девчушке, она решительно забрала у нее сверток с ребенком, — это Наташа. Она тебе все покажет, где, чего, как, а мы кушать будем. Баба Клепа нас сейчас перепеленает, потом покормит кашкой, кашкой-малашкой. Кашечка сладенькая, маслицем масленая. — Гукая, напевая и приплясывая, Клеопатра Ивановна ловко перепеленала тощенького краснолицего младенца и, светясь от счастья, устроилась с ним на диване.

Тот прекратил орать и жадно припал к бутылочке с молочной смесью. Я повела Люсю на «экскурсию».

— Здесь у нас туалет, прямо по коридору — кухня, а это — ванная. — Я щелкнула выключателем и решительно направилась к тазу с пеленками, рассудив, что все уже новой соседке показала и могу заняться своими делами.

Люся скользнула следом.

— Слышь, чего это с ней? — испуганно спросила она, прикрывая за собой дверь.

— В смысле? — Я добавила в таз горячей воды.

— Тетка эта? Как ее?

— Тетя Клепа.

— Как?! — восторженно пискнула молодая мамаша, пристраиваясь рядышком. — Ну-кась, давай, я пожмыхаю, а ты полощи! — Тонкие худые ручки ловко ухватили грязную мокрую пеленку. — Так скорее будет.

— Клеопатра Ивановна, — пояснила я, уступая ей место. — Уменьшительно — Клепа.

— Во имечко дадено! — неожиданно развеселилась Люсенька. — Не русская, что ли? А я и то думаю, чего это с ней? Чего кричит, разоряется? Никак из цыган?

— Да нет, — я недоуменно пожала плечами, — почему из цыган? Просто характер такой общительный. К тому же обрадовалась очень, что Юрик ее наконец-то женился.

— Япона мать! — Новобрачная переменилась в лице. — А он мне сказал, с матерью живет. Поживешь у меня, говорит, мать добрая, не заругает. А ты говоришь: жена-а-а! — белугой заревела она.

Я растерялась. Нет, это невозможно! Разве можно так плакать кормящим?!

Наревется, расстроится, перепортит себе все молоко, ребенок потом этого порченого молока насосется и будет орать, а тетка Клепа меня убьет. И правильно сделает!

Люся только что из роддома, а я тут со своими пеленками пристала. Девчонка и так чуть жива, худенькая, бледненькая, под глазами круги.

К тому же брак этот противоестественный с угрюмым Юрой. Славный муженек, нечего сказать, в два с половиной раза старше жены! Люська на вид совсем еще девочка, лет пятнадцать, не больше.

Тетка Клепа тоже хороша, разоралась на радостях, разошлась — перепугала бедняжку.

Да одна только мысль о возможности заполучить в свекрови такую темпераментную особу кого угодно доведет до слез!

— Люсь, — решительно отодвинув пеленки в сторону, я усадила рыдающую новобрачную на край ванны, — пес с ними, с пеленками. Успеется. Выстираю. Давай-ка ты успокойся, пойдем сейчас в мою комнату и выпьем чаю. Свежезаваренного, с молоком. Тебе полезно. Для ребенка.

— Не, ты что, — она испуганно замотала головой, — я лучше домой.., я сейчас, а то эта заругается.

— Люсь, я тебя умоляю, кто?! Кто и за что будет тебя ругать? За то, что ты выпьешь со мной чашку чаю? Да тетка Клепа только рада будет! Она столько лет о внуке мечтала, что теперь сутками готова возиться с ребенком, а ты говоришь: заругается. Пошли, не выдумывай! У меня печенье вкусное. Сама пекла. На сметане.

Люська прекратила рыдать и с надеждой уставилась на меня.

— А жена? Не заругается?

— Чья жена? — У меня тихо поехала крыша.

— Дяди Юрина, — едва слышно прошептала она.

— Но ведь Юрина жена — это ты. Разве нет? — Меня не так-то легко сбить с толку. Занудство у меня в крови. — Тетя Клепа сама мне сказала.

— Нет, ты что?! — Люська посмотрела на меня как на сумасшедшую. — Зачем?

Слово за слово, с грехом пополам, но мы сумели-таки в тот раз выяснить, кто есть кто.

Старая как мир история о любви и предательстве. Возлюбленный оставил Люсеньку сразу же, как только узнал, что она ждет от него ребенка. Она поначалу даже не поняла, что же произошло, не верила, что это конец, все на что-то надеялась, думала — опомнится ее милый, вернется, а в результате стала еще одной матерью-одиночкой. Одиночкой в самом прямом смысле этого слова. Ни мужа, ни родных, ни друзей. Воспитывалась Люся в детском доме, шестнадцать ей стукнуло только вчера, из роддома она выписалась только сегодня, и идти им с сыном было некуда.

Имелась, правда, у Люсеньки родная мамаша, но они много лет не виделись, и даже адреса той Люся толком не знала. Знала только, что живет она где-то в Стрельне.

Именно туда, в Стрельню, на поиски матери и направлялись бездомные Люсенька с сыном, когда встретили в трамвае интернатского учителя рисования — Юрия Ивановича Шестерню. Он ездил в Константиновский парк на этюды.

Дядя Юра, как простодушно называла своего бывшего учителя Люсенька, тотчас свою ученицу узнал, разговорил, вник в их с сыном безвыходное положение и предложил пожить какое-то время у него. Дескать, живет он вдвоем с матерью, места хватит, а там видно будет. Может, бог даст, не сегодня завтра объявится отец мальчика.