Михаил Петров - Гончаров идет по следу

— Какого? Да что ты мне хвост крутишь, говори как есть, а уж я решу, приемлемы ли для меня твои пассажи.

— Да, конечно. В общем, не далее как сегодня утром, еще до похорон, заявляется ко мне некая мадам Шерстнева Нина Николаевна, пышная блондинка в самом соку. И непринужденно эдак спрашивает: «Ну, как у нас продвигаются дела с постройкой моего коттеджа в городе Подольске?» Я, ежу понятно, сразу подставил член к носу и понял, что разнесчастная эта Шерстнева есть первая жертва стригуновского опрокидона. Ну и наивно так отвечаю: «Простите, гражданочка, но вас я вижу в первый раз и никаких обязательств вам не давал». А она баба, видать, тертая, мне выдает: «Вы-то, конечно, не давали, но вот ваша фирма в лице Стригуна А.О. выдала мне финансовый документ, который гласит, что вы обязуетесь выстроить мне дом в Подольске до июня месяца, за что я и уплатила аванс в сумме ста пятидесяти тысяч рублей. Извольте взглянуть, вся документация в полном порядке». А чего мне глядеть, когда я и так все понял с полуслова. Говорю ей, вам нужно дождаться самого Стригуна и с ним все решить, потому как мы не вмешиваемся в дела друг друга, чтобы не произошло путаницы. В общем, наплел ей с три короба и с трудом выдворил, но пока продолжался весь этот балаган, я, между прочим, сумел сделать с документа несколько ксерокопий. Так вот я и подумал, может, один экземпляр прихватишь с собой?

— А зачем? — наивно улыбнулся я. — Ведь по нашей устной договоренности я просто должен установить возможное местопроживание твоего вороватого зама.

— Да, это так, — засуетился Говоров, — но, может быть, тебе случайно представится удобный случай и якобы от имени мужа Шерстневой ты на него надавишь.

— Полная чушь. Я на него надавлю, а он меня попросту придавит.

— Я не считаю его крутым, да и твой гонорар в этом случае смотрелся бы гораздо внушительнее.

— Нет, давить будешь сам, а бумаги на всякий случай я возьму, и напоследок хотел бы предупредить, что за твоей шарашкой будут наблюдать. Если затеял какую-то чехарду, которая угрожает моей жизни, то с тобой поступят аналогично.

— Это что, угроза?

— Нет, дружеское предупреждение.

— Напрасно, у тебя нет никаких оснований говорить мне такое.

— Конечно, это я так, на всякий случай, а случаи, как известно, бывают всякие.

Домой я приперся глубоко за полночь. Тихо, чтобы не потревожить чуткий сон Милки, разделся, минуя спальню, сквозняком ушел на кабинетный диван и провалился в сон. В черной, удушливой от цветущей сирени ночи два мордоворота тащили меня на казнь. Дорога была длинна, и то ли от этого долгого пути, то ли от предстоящей смерти чувствовал я себя дискомфортно, а порою просто скверно. Я удивлялся, зачем им понадобилось тащить мое измученное тело долгие километры, когда легко и логично можно было кончить меня прямо здесь, среди пьянящего аромата горной сирени. Дорога шла под гору и была каменистой и трудной, как вся прожитая мною жизнь. Почему-то перед смертью нестерпимо захотелось пить.

— Мужики, — попросил я униженно, — зачем вы ведете меня так далеко?

— Не твое собачье дело! — гаркнул толстый злой киргиз.

— Убейте меня прямо здесь, вам же легче будет.

— Заткнись, неверный! — заорал его товарищ. — Когда нам будет легче, мы знаем сами.

— Тогда дайте попить воды. У меня в горле все пересохло.

— Ха-ха-ха! — мефистофельским смехом захохотал невесть откуда взявшийся Стригун. — Ха-ха-ха! Мужики, он просит воды. Козел, сейчас у тебя ее будет столько, что хватит до самой смерти.

Почти сразу же я понял причину его дурацкого хохота, потому что мы вдруг оказались на высоком берегу Иссык-Куля. Глубоко внизу плескалась его холодная и недобрая волна. Повалив меня на песок, лиходеи споро привязали к моим ногам кусок бетона и со смехом столкнули с крутого берега. Падая, я зацепился путами за какое-то жалкое деревце и теперь висел над бездонной пучиной вниз головой. Однако я четко понимал, что долго так продолжаться не может: хилое деревце под моим весом дергалось и противно трещало, а мои палачи, заметив свою оплошность, старались поскорее ее исправить. На фоне лунного блина они злобно прыгали и швыряли в меня камни. Особенно неистовствовал Стригун, и именно его камень попал в меня первым. Но дерево пока еще держалось, и это непредвиденное обстоятельство взбесило его еще больше.

— Убью, паскуда, лучше тони по-хорошему! — орал он в полном безумии. — Или я тебя пристрелю, сволочь неумытая.

— Не надо, — закрывая голову руками, слезно молил я. — Подожди чуть-чуть, скоро само дерево сломается, и я постепенно и естественно утону.

— Я тебе покажу, потаскун неумытый, мерзавец недоделанный, убирайся вон, чтоб глаза мои тебя не видели. Получай, подлец!

Огромный булыжник достиг цели, из глаз брызнули искры, и я на мгновение потерял сознание.

Милка ревела и колотила меня шваброй, которая, очевидно, от ее яростных усилий переломилась пополам.

— Убью паскудника, убирайся вон! — орала она, растрепанная и неистовая. — Убирайся по-хорошему, или я тебя убью!

— Ты что, сдурела? — уворачиваясь от ударов, правомерно спросил я.

— Замолчи, подонок! — набирая и без того крутые обороты, продолжала она молотить меня. — Негодяй, как ты мог…

— Да что с тобой? Мне ведь больно, — выдергивая палку, возмутился я.

— А мне не больно? Мне не больно было узнать и убедиться, как подло и цинично ты обошелся со мной? — захлебываясь сопливыми эмоциями и слезами, завыла супруга.

— Мне твои дикие выходки надоели, — решительно и твердо встал я. — Или ты немедленно объяснишься, или я звоню в психушку.

— Нет, это ты, это ты объясни мне, как можно быть настолько безгранично подлым, чтобы за спиной у жены, втайне, готовить ей такую пакость.

— Да о чем ты, Милка, поверь, я действительно ничего не понимаю. Небось наслушалась бабских сплетен, а теперь несешь околесицу.

— Бабские пересуды в твой адрес я давно не слушаю, мне на них наплевать и растереть, а то, в чем я убедилась сама, гораздо ужасней. Мерзавец, о том, что ты мне потихоньку и перманентно изменяешь, я знаю давно, но чтобы так… Поганец, ты же подло меня предал. Кинул, как половую тряпку, и вытер ноги.

— Послушай, твои инсинуации сидят у меня в печенках. Или ты объяснишь, наконец, в чем дело, или мне действительно придется немедленно дать деру.

— Подлец, и у тебя еще поворачивается язык говорить мне такое? — От негодования Милка задрожала и стала похожа на черную кошку, готовую в любой момент вцепиться в глаза. — Какая детская наивность! Может быть, ты и о своей новой шлюшке Тюменбаевой Джамиле Сатаровне тоже слышишь впервые?

— Господи, ты об этом! — Не в силах удержаться, я с облегчением повалился на диван и от удовольствия даже задрыгал ногами. — Джамиля, Джамиля, ты и небо и земля, — на восточный мотив запел я.