Алена Смирнова - Подруга мента

— Ему не пригодился, в тебя разряжу.

А я уже и не против была. У Юрьева остался шанс. На него могли наткнуться грибники, автомобилисты, дачники. Кого-то рок да выведет на эту дорогу. Но что со мной будет? Виктор Николаевич Измайлов лично займется расследованием моего убийства? Или надо говорить: убийства меня? В живых они свидетельницу не оставят, нечего себя обманывать. Вик, родной, где ты? Зачем я связалась с тобой, с Юрьевым, с Балковым? Хотя при чем тут они? Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Бедный мой Севушка, сыночек, малыш. Бабушка тебя вырастит. А почему не я? Я сама хочу… И тут со мной что-то случилось. Либо я искала способ более легкой и быстрой смерти, раз уж так сложилось. Либо стала прозревать. Эти мерзавцы в сущности прикончили Бориса, не сказав ему ни слова. Разве такое возможно? Но тогда получается, что свидетелем был он. Свидетелем чего? Моего похищения? Или похищения меня? Боже, втемяшилось же в башку, — мое, меня, стилистка хренова. Какая разница? Нет, разница всегда есть, разница между всем есть. И я просипела:

— Разряди, рискни здоровьем.

— Перебьешься пока, — отказал он мне в последней просьбе.

— Куда едем, сволочи? — чуть осмелела я.

Мне хором объяснили, каждый на свой лад. Ну и извращенцы! В этакие дали ездить — это даже не порнуха, это вообще уму непостижимо. Я с такими дяденьками не общаюсь.

Я поняла, что надо ждать. Экономить энергию. Посопеть: вдох на четыре счета, выдох на шестнадцать. И ни в коем случае не гадать, что им от меня нужно. Замечательно, если бы было нужно. Вот ошиблись они, перепутали меня с кем-нибудь… Нельзя об этом тоже. Господи, спаси Бориса, сохрани, помилуй. Я никогда себе не прощу его гибели.

В машине заметно посветлело. Еще минут десять тряски, и она замерла.

— Выметайся, — приказали мне.

Я выбралась следом за ними и ошалело заработала шеей. Мы стояли на опушке леса, клином врезавшейся в поле, раскисшее под обильным дождем. По-моему, его и не засевали. Но самое поразительное — от крайних худосочных осинок до шоссе было совсем близко. Я силилась сообразить, где мы находимся, и не могла. Шофер остался на рабочем месте, остальные трое приблизились ко мне вплотную. Гнусные ухмылки, потные подмышки и нескрываемая потребность поиздеваться. Мне стало страшно. Страх смерти как клиническое проявление сердечного приступа или психоза — это не обычное, регулярно испытываемое каждым: «Ой, боюсь». Страх смерти есть осознание последнего мига перед ее приходом, последнего шага в ее лапищи. Страх смерти есть неожиданная безысходность. Не смей унижаться, Полина. Никого не спасло. А душу погубишь. Она ведь не может блевать от омерзения.

Я уставилась себе под ноги, чтобы не видеть их подлых рож. Впрочем, я и внизу ничего не видела, так слезились глаза. Ну, если совсем честно, я снова ревела в три ручья. Хоть бы они делали что-нибудь, потому что это противо-, это кругостояние доканывало. И один из них сделал. Глупость. Он дернул за волосы на затылке:

— Смотри сюда, сука.

Я не верю в мертвящую жуть заговоров, наговоров и даже приговоров. Если бы с человеком так легко можно было справиться словом, не понадобились бы костры инквизиции и оружие армий. Проклял и жди, пока враг загнется. А вот в физическом воздействии, прямо скажем, что-то есть. До меня, например, чужим рукам лучше не дотрагиваться. Даже прикосновений портных, маникюрш, педикюрш и парикмахеров я не выношу. Особенно парикмахеров. Терплю, конечно, по необходимости, чтобы не стать примером самопала и самосада. А без нужды по волосам меня и гладить не рекомендуется. Наверное, волосы на голове — самое интимное и личное во мне. Поэтому, как только подонок от моей светло-русой драгоценности отцепился, я рванулась и бросилась бежать. Они опешили. По стандарту я должна была умолять растолковать, что происходит, просить милости, как-то контактировать с ними. Но в моем мутном, вероятно, питающем корни волос подсознании сработали все инстинкты разом, и в долю секунды победил один — нестись к шоссе, лететь к нему, если получится.

Да, лететь было бы удобнее. Потому что скользкие комья полевой глины — это не спецпокрытие легкоатлетического стадиона. Каблуки сразу сделали выбор между ногами и землей. Оказавшись босиком, я сморщилась от боли, но развила неплохую скорость. Я скакала по вольному простору и чувствовала себя дикой лошадью в степи: грязь из-под неподкованных копыт во все стороны, ветер в грудь и бока мокрые. Иго-го… Попробуйте, заарканьте…

Иго-го… Играть в лошадку в такой ситуации? Только в такой и играть в лошадку. Они, очухавшись, кинулись за мной прытко, но я сразу поняла — на бегу не догонят. Вот если я останусь истерзанной женщиной, то поскользнусь, растянусь, лишусь преимущества и вместе с ним жизни. Иго-го… Во-первых, я каждое утро начинаю с пробежки, а они, верно, ставили на тренажеры. Во-вторых, бегать — не морды чистить. В беге основное — поймать кураж, офонареть от того, что воздух пропускает твое тело сквозь длинные мягкие пальцы и земля любой жесткости пружинит, как матрас, на котором прыгала ребенком, хохоча и воображая близость неба. На кураже можно посрамить погоню.

Но я все-таки свалилась, когда начала карабкаться по крутому склону к шоссе. На такой скорости проехалась вниз, что тормозить пришлось лицом. Вскакивать времени не было, я выбралась на асфальт ползком. Таких блестящих на солнце мулаточек здесь еще никто не встречал. Во всяком случае, мужик в «девятке» — с перепугу я даже марку распознала, — медленно поспешавшей в сторону города. А может, он о существовании обезьян в средней полосе России не догадывался? Я же была не просто коричневой, но еще и металась посреди дороги, размахивая руками и, кажется, молотя себя в грудь. Машина остановилась, и только тогда я осмелилась оглянуться. Мои преследователи споро возвращались к своей иномарке. Сейчас они поедут назад, а там Юрьев… Но их водитель выбрал другой путь и повел свой почти вездеход вдоль опушки, потом наискосок через поле, потом… Черт, наглые твари, по маячившему впереди пологому откосу они выбрались на шоссе и газанули.

Разочарованный тем фактом, что я не мулатка и не обезьяна, а нашенская, только скотски перепачканная бабенка, мужик настойчиво требовал разъяснений. И тут возникла проблема проблем. Голос я сорвала, спасая Бориса, поэтому мои хрип, сип и шип не могли удовлетворить его закономерного, законченного и законного любопытства. Помучившись со мной еще несколько минут, он сделал пренебрежительный жест довольно холеной кистью и пошел к своей тачке. Мимо уже прошуршали несколько машин, однако, кроме «хи-хи» на ходу их водители ничего не предпринимали. И мне предстояло в моем безобразном обличье добираться до города пешком? Но каменные ростки цивилизации в виде высоток казались миражами в серой дымке смога. Тут с отчаяния я познала, что такое «прорезался голосок». Два-три судорожных глотательных движения, и меня, будто острым по горлу, полоснуло собственным писком: