Татьяна Сахарова - Добрая фея с острыми зубками

Вскоре подъехал замызганный похоронный автобус. Дешевый, обитый черным сатином гробик. Несколько скупых фраз о тяжелом жизненном пути усопшей, сказанные кем-то из бывших коллег. Ни попа, ни музыки. Немного всплакнули лишь две сухонькие старушки, и то не потому, что были сильно убиты горем, а скорее оттого, что посчитали рыдания неотъемлемым атрибутом любых похорон.

Покойница выглядела неважно. Распухшее лицо застыло в противоестественной гримасе. Жидкие седые прядки выбились из-под косынки. Куцый воротничок платья едва прикрывает след от удавки, обезобразившей шею. Близких родственников, если верить милицейским записям, у нее нет. Хоронят за государственный счет, плюс, возможно, убогие копейки, собранные соседями. Что, если поминок вообще не будет и после кладбища все разъедутся по своим делам? Я забеспокоилась. Квартира после пожара для поминок точно не годится, а за любое плохонькое кафе платить нужно.

Но мои сомнения вскоре развеялись. Несколько мужичков принялись бодро выносить столики из ближайшего детского садика и расставлять их в тенечке под липами. Несколько теток в черных платочках крикливо руководили процессом. Похоже, поминки состоятся. Простой люд свято чтит народные традиции. Надо бы и мне внести свою лепту в поминальный стол.

Похоронная процессия двинулась к автобусу, а я направилась к теткам, занимавшимся организацией застолья.

— Простите, — обратилась я к одной из них, достав из кошелька тысячу рублей, — вот, возьмите деньги на продукты.

Тетка с крупным носом, на котором проступила уродливая сетка лопнувших сосудов, недоверчиво покосилась на протянутую купюру. Судя по выражению ее физиономии, сумма показалась ей не правдоподобно большой.

— А вы кто ей будете? — Она изо всех сил старалась понять, потребует ли прилично одетая девица сдачу.

— Ой, а я ее знаю! — К нам подлетела другая тетка, и я без труда узнала в ней толстую мамашу, чей малолетний отпрыск засек на месте преступления помощника депутата. — Это она труп обнаружила. С ней менты еще долго во дворе разговаривали.

Я кивнула, подтверждая ее слова.

— Вы знали Оксану Тихоновну? — продолжила любопытствовать тетка с носом.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить: Оксана Тихоновна и есть та самая убитая Киселева. Вот ведь нет никакой памяти на имена-отчества!

— Нет, мне не приходилось с ней встречаться… при жизни, я имею в виду, — выдала я чистую правду. — Мы случайно оказались на ее этаже, дверь приоткрыта, внутри пожар… И еще кот орал благим матом, мы даже решили, что в квартире ребенок.

— Да, кот… Интересно, куда Бандит подевался? Он был для покойницы единственной самой родной душой, — шмыгнула носом жирная мамаша.

— Кот пока у меня, — пришлось признаться мне. — Он забрался на заднее сиденье машины, и я обнаружила его уже возле своего дома. Впрочем, я готова привезти его в любой момент кому-нибудь из родственников умершей.

— Да какие у нее родственники?! — отмахнулась носатая. — Она же детдомовская.

— Может, кто-то из соседей хочет приютить кота? — не унималась я.

— Нам своих дармоедов хватает, — отрезала жирная, — можете выгнать его на улицу!

Тетки, взяв у меня деньги, поспешили застелить столы застиранными скатертями, а я забралась в машину и двинулась следом за похоронным автобусом.

Поездка была долгая и утомительная. Кладбища в черте города давно закрыты для погребений. То есть «подселить» умершего к почившим родственникам, конечно же, разрешают. Кроме того, можно дать взятку в две-три тысячи долларов и получить свои два квадрата на приличном кладбище, но такая роскошь по карману единицам. Простые смертные отправляются в последний путь за сорок-пятьдесят километров от города. На «Мазде» я бы без труда преодолела это расстояние максимум за полчаса. Но, не зная дороги, пришлось тащиться почти шагом за раздолбанным катафалком.

Представляю, каково в такую жарищу пассажирам самого автобуса! А труп наверняка плохо забальзамировали, страшно даже подумать, какая внутри сейчас вонь стоит.

На кладбище над свежевырытой могилой усталая женщина с изрезанным глубокими морщинами лицом, вероятно распорядитель из похоронного бюро, толкнула короткую прощальную речь. Гроб заколотили и опустили в яму. Горстка людей, состоявшая в основном из старушек, побросала в могилу по горстке земли. Повинуясь стадному чувству, я тоже наклонилась и взяла в ладонь несколько комьев высушенного солнцем грунта. Внезапно сердце сжалось, и на глаза сами собой накатились слезы.

Чего это я, собственно? Нервы совсем на пределе. Видно, прав-таки Оглоедов: следует все бросить и махнуть на недельку на какие-нибудь экзотические острова. Документы по сахарному заводу готовы, а других неотложных дел по причине летнего спада деловой активности пока нет. Вполне можно выкроить время для отдыха. Поплаваю в море, покроюсь золотистым загаром, заведу бурный курортный роман… Хотя нет, с курортным романом я погорячилась. Еще свежи в памяти хламидии вместе с продолжительной и обременительной во всех отношениях терапией.

Бросив горсть земли в яму, я решительным шагом направилась назад в машину, испугавшись, что процесс погребения доконает мою расшатанную психику. На душе и без того скребли кошки. Надо же: был человек и нет человека. И никто не убивается над гробом, не орошает безутешными слезами могилку…

Одинокая жизнь, страшная смерть. Пожалуй, один лишь Бандит искренне тоскует по хозяйке. Недаром котище совсем обнаглел и по ночам пытается примоститься у меня под боком. Что мне теперь с ним делать? Не хватало только, чтобы он зимой завонял мне городскую квартиру. Терпеть не могу кошачий дух.

С такими невеселыми мыслями я вкатила назад в хрущевский дворик. Поминки под липами уже шли полным ходом. Не стоило мне горячиться и ехать на кладбище.

Десятка два потных и раскрасневшихся на жаре людей самозабвенно хлебали теплую водяру из пластиковых стаканчиков, закусывая ее малосольными огурцами, квашеной капустой и салом. Песни, правда, еще не пели, но, судя по возбужденному состоянию собутыльников, за этим дело не станет.

Я пристроилась за стол поближе к знакомым мне теткам.

— Уже похоронили, — громко сообщила я собравшимся. Мне тут же плеснули водки, но я благоразумно отказалась от дешевого пойла, жестом указав на оставленную неподалеку «Мазду».

— Напрасно вы в такую жару на кладбище поперлись, — посочувствовала тетка с носом, который по причине принятого алкоголя из красного стал синюшным и даже несколько увеличился в размерах.

— Жалко ее, — задумчиво произнесла я, — умер человек, а никому и горя нету.

— Так сама виновата. Нечего было деток своих в роддоме бросать. — Бабениия прищурила злые глазки, смахнув каплю пота с синего шнобеля. — Сама — детдомовка, а ребятишек не пожалела, бросила на казенные харчи. Вот и жила бобылем на старости.