Шарль Эксбрайя - Жвачка и спагетти

В эту минуту до них донесся негромкий звук: кто-то поворачивал ключ в дверном замке. Все трое замерли, и Тарчинини шепнул Орландо:

– Молчите!

Посетитель напрасно старался – Орландо заложил дверь засовом. Сайрус А. Вильям на цыпочках подошел к двери, бесшумно снял засов и, резко распахнув ее, сказал:

– Входите, синьора!

И, так как она не двигалась, взял ее за руку и подвел к комиссару, который отвесил поклон:

– Рад вас видеть, синьора Росси... Ланзолини, отвернитесь к окну, я не хочу, чтобы вы обменивались знаками.

Юноша повиновался.

– А теперь, синьора, будьте внимательны и отвечайте продуманно. Позавчера вечером у вас было свидание с этим синьором?

– Да.

– Где?

– В Левенбрау.

– Где вы обедали?

– У Данте.

– Без происшествий?

– Разумеется... А, впрочем, немного повздорили с официантом.

– А потом?

– Потом пошли на "Локандиеру".

– Достаточно... Можете повернуться, Ланзолини.

Орландо обернулся. Мика подошла к нему:

– Что случилось?

Он сухо осведомился:

– Что вам угодно?

– Я не застала тебя в парикмахерской и вот пришла...

– Верните мой ключ и уходите!

Она на мгновение застыла с открытым ртом.

– Но послушай, Орландо, мы ведь собирались...

– Чего я никак не собирался, так это принимать у себя гостей из полиции!

– Что им нужно от тебя?

– О! Так, безделица... просто обвиняют меня в убийстве вашего мужа!

Она засмеялась:

– Ты шутишь! Эуженио застрелился!

– Спросите у этих господ.

Она повернулась к Тарчинини.

– В самом деле, синьора, вашего мужа убили.

– Madonna Santa! Кто?

– Это мы и пытаемся выяснить.

– И вы решили, что Орландо... Мой бедный мальчик!

Но у Ланзолини страх вытеснил все нежные чувства.

– Бедный мальчик в гробу это видал!

Мика догадалась, что ветер переменился и ее счастье под угрозой. Она спросила довольно глупо:

– Что видал в гробу?

– Все!

Она пролепетала:

– И... и меня?

Видимо, тронутый нескрываемым горем молодой женщины, Ланзолини встал и нежно обнял ее за талию:

– Послушай, Мика...

Она воскликнула в тревоге:

– Ты хочешь бросить меня?

Со слезой во взоре Тарчинини упивался этой сценой. Все любовные истории восхищали его, даже самые грустные. Он шепнул Лекоку:

– Ну? Бывает такое в Бостоне?

– Да, но не при посторонних!

– Тогда какая же это любовь? Настоящая любовь плюет на мнение окружающих! У нас любят, не скрываясь!

– Я уж вижу...

Не обращая внимания на эти комментарии, Мика повторила:

– Орландо, ты хочешь бросить меня, я чувствую!

– Так будет правильнее теперь, когда ты овдовела.

Эта неожиданная логика не убедила молодую женщину.

– Значит, по-твоему, было правильно обманывать Эуженио, когда он был жив, а теперь...

Ланзолини отступил на позиции морали:

– Совесть-то у меня есть!

– А у меня, значит, нет?

– Не так уж много, согласись!

Теперь разрыдалась она. Во всех странах мира, когда женщина начинает плакать, мужчина теряется. Орландо не составил исключения.

– Будь же благоразумна, Мика. Я не создан для таких приключений. Я не привык, чтоб убивали мужей моих любовниц... Это мне очень неприятно, уверяю тебя!

– А мне-то каково?

– Это другое дело.

Вопреки ожиданиям Лекока, синьора Росси выпрямилась, безукоризненно владея собой:

– Орландо, – объявила она, – ты не тот, за кого я тебя принимала. Я обманулась в тебе. Этого я не переживу! Я брошусь в Адиче, и пусть моя смерть падет на твою голову!

Она с достоинством кивнула следователям:

– Всего доброго, синьоры!

И вышла, не взглянув "больше на Ланзолини. Тарчинини вовремя удержался: он чуть не зааплодировал.

– Какой эффектный выход! Ай да крошка! Слишком хороша для вас, Ланзолини!.. Можете быть свободны.

И обернулся к американцу:

– Парень, который не может удержать такую женщину, неспособен убить мужчину. Идем?

Аргумент не казался Сайрусу А. Вильяму таким уж неоспоримым, но сейчас не время было затевать дискуссию, и он двинулся вслед за своим другом.

По пути к центру города ни Тарчинини, ни Лекок оптимизма не испытывали. Комиссар сосредоточенно хмурил густые брови, американец пережевывал резинку, как бык свою жвачку. Они шли молча, и самый факт, что итальянец хранил такое необычное для него молчание, свидетельствовал о его замешательстве. Он заговорил только когда они достигли понте Нави.

– Синьор Лекок, дело оказалось труднее, чем я сначала думал.

– Позвольте заметить вам, синьор комиссар, что можно было большего добиться от Мики Росси и Ланзолини!

– А зачем? Анонимка, полученная жертвой, указывает на то, что в деле замешано третье лицо. Его и будем искать.

– Конечно, но где искать?

– Мы почти уверены, что Росси был убит у парикмахера. Для начала выясним, какую парикмахерскую он так настойчиво посещал, рассчитывая, видимо, застать там свою жену с любовником.

– По-моему, все указывает на парикмахерскую ди Мартино, патрона Ланзолини?

– Очевидно.

– А если у Росси да Мартино не знают, надо будет пойти к предыдущему хозяину красавчика Орландо. Проще некуда.

– На мой взгляд, даже слишком просто. Чего я никак не пойму, это почему Ланзолини клянется, что только раз видел Росси?

– Он лжет!

– Признайте, что лгать в этом случае глупо – слишком легко проверить. Нет, поверьте, синьор Лекок, что-то за всем этим кроется, но что? Во всяком случае, если вы не против, возьмите на себя опрос хозяев Ланзолини. Вот, держите фото жертвы. А я проверю алиби Орландо и Мики. Если что-нибудь не совпадет с его рассказом, я его заберу.

Разговаривая, друзья шли по понте Нави. Взгляд Сайруса А. Вильяма рассеянно скользил по водам Адиче, как вдруг ему почудилось в волнах тело Михи Росси с распущенными по воде белокурыми волосами, колеблемыми зыбью. Эта галлюцинация заставила Лекока осознать, что с самой виа Сан-Франческо он, не отдавая себе отчета, не переставал думать о Мике и о ее недвусмысленно выраженном намерении умереть. Он стал, как вкопанный, и схватил Тарчинини за руку:

– А вдова?

– Что вдова?

– Вы собираетесь охранять ее?

– Охранять? Но от кого, синьор?

– От нее самой! Не сказала ли она, что утопится?

Тарчинини от души рассмеялся:

– И вы ей поверили?

– Как же не поверить? Она была вне себя от горя!

– Конечно, она была вне себя от горя, но в тот момент ей надо было обыграть свой уход, не выйти из образа!

– Для чего? Чтобы произвести на нас впечатление?

– Отчасти для этого, но главное – чтобы соответствовать образу, который она в тот момент себе рисовала: женщина, обманувшаяся в своих надеждах, которой остается только умереть, чтобы не упасть в собственных глазах и чтобы доказать, что ее любовь была действительно исключительной.