Петра Рески - Палаццо Дарио

И вновь нервно собрал свои бумаги.

– Что-то неприятное? – сочувственно спросила Ванда.

– Нет, нет, нет, – ответил Морозини, – наоборот. Художник должен доказывать свою состоятельность, вы не считаете?

– Разумеется, – сказала Ванда.

Что, собственно, он имел в виду? Непонятно.

Морозини высморкался и продолжал:

– … и семья Дарио поселилась во дворце: Дарио со своей любовницей Чиарой, его дочь Мариетта и два его племянника Андреа и Франческо Панталео.

Да, вот оно! Отец настойчиво пытался укрыть ее колпаком из молитв, заклинаний и заговоров. Интуитивно он понимал, что в ее внутреннем мире есть лазейка для несчастья – ее упорное неприятие брака, семьи. Услышав о любовнице Дарио Чиаре, Ванда вспомнила об этой навязчивой идее отца и наконец ощутила в официозном рассказе Морозини нечто живое и человеческое. Она перебила его:

– Как? Джованни Дарио не был женат?

Морозини вздрогнул, будто Джованни Дарио был его родственником.

– По-видимому, нет. Но прямых указаний на это не существует. Джованни Дарио было семьдесят пять лет, когда он поселился в своем дворце, и его жизнь уже застилала пелена мыслей о болезни и смерти. Тогда же он составил завещание. И в том же году его дочь Мариетта вышла замуж за патриция Винченцо Барбаро. Эти Барбаро были весьма влиятельной и аристократической семьей. Они жили в соседнем палаццо. Первого мая 1494 года восьмидесяти лет от роду Джованни Дарио скончался. После его смерти дворец перешел во владение семьи Барбаро. До начала XIX века он оставался их собственностью. Со смертью Дарио на его наследников и потомков нагрянул какой-то рок…

– Проклятие?! – воскликнула Ванда.

– Мариетте не повезло с мужем, вспыльчивость и гневливость Винченцо Барбаро были всем известны. Уже вскоре он был исключен на десять лет из Большого Совета за оскорбление одного адвоката.

– Мариетта рассталась с ним? – спросила Ванда.

– Нет, – недовольно ответил Морозини. – Мариетта страдала из-за позорного положения мужа. А после смерти отца она тоже вскоре скончалась. Молодая и несчастная. Ей не было и двадцати. В самом расцвете молодости! В спальне Палаццо Дарио от сердечного приступа. А через несколько лет после ее смерти племянники Дарио были зверски и таинственно убиты разбойниками. Ни он, ни его дочь даже после смерти не нашли успокоения. Церковь Санта Мария делле Грация, где они были похоронены, в 1849 году взлетела на воздух. Дело в том, что с 1810 года в ней размещался пороховой склад, который был взорван, когда сюда вошли австрийцы.

– И это ли не проклятие? – сказала Ванда.

Несколько сбивчиво Морозини добавил:

– Мы благодарны за эти многочисленные ценные справки и факты работам Раудона Лэбокка Брауна, автора знаменитого исследования жизни Марии Сануто. Раудон Браун был владельцем дворца Дарио с 1838 по 1842 год. Он купил его за четыреста восемьдесят фунтов стерлингов у маркиза Эбдолла, армянского торговца бриллиантами, который представлял в Венеции Саксонию, пока неожиданно не разорился.

– Можно было догадаться, – сказала Ванда.

Она уже не слушала. Пока Морозини монотонно перечислял последующих владельцев дворца, она пыталась представить себе необузданную жизнь старого Дарио и его любовницы. Однако у нее ничего не получалось. В чем же заключалось это самое проклятие? И почему молодая Мариетта была наказана за грехи своего отца? Пока Ванда размышляла о проделках темных сил и о том, как они неотвязно следуют по пятам грехов человеческих, кое-что в монологе Морозини привлекло ее внимание.

– … в последние годы прошлого века в палаццо располагался пансион. Центральная глава его истории. В то время он принадлежал графине де ла Бом Плувиньель. Она водила дружбу со многими мыслителями, французский поэт Анри де Ренье был ее частым гостем в первые годы XX века, надпись на садовой стене до сих пор напоминает о нем…

– Графиня умерла своей смертью? – спросила Ванда.

Морозини строго посмотрел на нее.

– Именно графиня де ла Бом Плувиньель была инициатором решающих реставрационных работ, когда, например, заново был сооружен фонтан на третьем этаже. Она, правда, несколько переборщила с украшательством, словом, перегрузила дворец. По ее распоряжению повесили большие зеркала, они висят до сих пор, а также установили майоликовые печи. Как справедливо заметил тогда Д'Аннунцио, Палаццо Дарио превратился в «дряхлую куртизанку, согбенную под тяжестью своих украшений». Поэт жил в то время напротив, в casetta rossa 44.

Морозини допил последний глоток вина и захлопнул папку. Лекция закончилась, как фильм, который обрывается перед самой развязкой. Ванда удивленно смотрела на него.

– А что происходило с обитателями дворца в последние годы? – спросила она.

– Я уже сказал вам, дорогая доктор, я ученый и не могу себе позволить рассказывать фантастические истории или делать сомнительные выводы.

Он поставил папку-регистратор на полку и надел плащ.

– Передайте вашему уважаемому отцу, доктору Виарелли, мой сердечный привет и комплименты по поводу последней публикации о Веронезе. Если вы, уважаемая доктор, сами захотите предпринять исследования о Палаццо Дарио в библиотеке Марчиана или в государственном архиве и вам понадобятся советы опытного историка, я всегда к вашим услугам.

Когда он уходя достал из своего стола кожаную тисненную золотом папку, Ванде на секунду показалось, что его лицо омрачилось, но в следующий же момент он поцеловал ей руку и вышел из кабинета.

«Стоял один из тех чудесных июльских венецианских дней, которые словно созданы для того, чтобы посвятить их прогулке на лодке по живописной венецианской лагуне, когда Фабио делле Фенестрелле открыл окно Палаццо Дарио. Его глаза были того же светло-сапфирового оттенка, что и вода во всемирно известном Большом канале, отражавшем неповторимое венецианское небо. В них скрывалась таинственная сила. Его напомаженные черные короткие волосы поблескивали в свете летнего солнца, как эбеновое дерево. Одет он был в роскошный пурпурный парчовый халат, на нагрудном кармане которого был вышит родовой герб. Фабио вытянулся во весь свой высокий рост и подставил лицо с закрытыми глазами яркому венецианскому солнцу. Затем он подошел к антикварному ночному столику, на котором его ждала чашка дымящегося чая. Он выступал величаво, как адмирал Serenissima.

– Венеция всегда Венеция, – сказал он своей любимой экономке Марии, которая принесла ему свежевыглаженную рубашку.

Он с тоской посмотрел на фотографию в серебряной рамке, которая украшала его ночной столик: на ней был снят Лидо – известный всему миру венецианский курорт, а сам он в окружении своих подруг Анны Фоскари и Марии Вианелло позировал на фоне фешенебельного отеля «Эксцельсиор». Лица обеих красавиц прикрывали огромные соломенные шляпы, на тульях которых развевались шифоновые шарфы. Фабио растянулся у ног своих спутниц на мягком песке. Стройный, изящный, он лежал, как мраморная статуя, с отсутствующим взглядом. Самым выразительным на этом снимке была его гордо вскинутая голова. На самом-то деле его взгляд был устремлен в сторону загорелого юноши, игравшего на гитаре на переднем плане.