Дарио Фо - Элоиза

Я в Аржантее, в своей келье, выходящей на прямоугольный монастырский двор, и пишу, перекладываю на бумагу синопию моей истории, всю целиком. Синопия – это термин, который используют художники, когда наносят эскиз фрески прямо на сухую стену, под интонако, верхним слоем штукатурки – только эскиз, который потом проступит, когда штукатурку проколют стальной иглой. Я делаю то же самое, только в самом конце добавлю известковый раствор, чтобы потом переписать все набело.

Но сперва следует представиться: я аббатиса этого монастыря, может быть, самая юная аббатиса Франции. У меня каждый раз странное чувство, когда меня называют матерью женщины гораздо старше меня. Зовут меня Элоизой, и мне нет еще двадцати лет.

Возможно, многие уже знают мою историю: о ней много говорили в те дни... обычно ложь да досужие сплетни. Да, Абеляр действительно был моим мужчиной, моим любовником. Ради всего святого! Это было до монастыря. Разумеется, мы жили вместе, спали в одной постели... мы были так молоды! Нет, правда, я была очень молода, он был вдвое старше.

После той трагедии нам пришлось расстаться, но если бы это зависело от меня, я бы попыталась навсегда удержать его рядом, даже после такого. Боже, как ужасно это было... у меня до сих пор ноет под ложечкой... Они кастрировали его... да, кастрировали... а чего вы хотите? Кошмарное дело! Четверо мрачных убийц ворвались однажды ночью в нашу комнату. Он спал, они подвесили его за ноги на крюк в потолке, словно теленка.

Таким мы и нашли его на следующее утро... Ужас! Он почти истек кровью.

Кто сделал это? Кто подослал убийц, этих ублюдков? Сейчас об этом спорят, подозревают парижского епископа, ректора школы Нотр-Дам, Бернара Клервоского, моего дядю. Может, вам даже скажут, что все это вообще была моя идея. Я так и вижу, как вы перелистываете страницу, чтобы заглянуть дальше и узнать, кто виноват... Мне же думается, что лучше двигаться не на манер раков, а начать, как должно, с самого начала.

Я приехала в Париж в тот год, когда были возведены две башни фасада собора Нотр-Дам: год 1115, дата, навсегда отпечатавшаяся в моей памяти. Никогда я не видала столь высоких строительных лесов, что когда небо хмурилось, последний ярус терялся в тучах.

Мой дядя был каноником, настоятелем этого собора, мы с ним жили в старом монастыре бенедиктинцев, за только что построенной апсидой.

Будучи девчонкой хозяйственной, тем утром я помогала развешивать белье в саду, когда услышала, что кто-то зовет меня из галереи. Это был мой дядя, Фульбер. Он попросил меня привести себя в порядок, чтобы познакомиться с очень важным человеком. Я сняла фартук, подобрала волосы, прибежала в галерею и недоуменно замерла при виде господина, казавшегося монументом, помещенным в нишу: торжественная поза, складки драпировки, как будто вырезанной из дерева, такой неподвижный, что даже воздух не колышется... словно он и не дышит.

Да, выглядел он абсолютным близнецом раскрашенных каменных статуй, священной вереницей тянущихся вдоль трансепта собора: может, Святой Матфей... или Святой Исидор... Но это был Абеляр, первый лектор университета.

Каково это – оказаться перед статуей?

Да никак. Вы смотрите на нее – и все.

Я только не упомянула, что слегка согнула колени в реверансе, как сделала бы любая хорошо воспитанная девушка шестнадцати лет.

Мой дядя произнес: «Ты понятия не имеешь, как тебе повезло быть моей дочерью... Учитель будет нашим гостем; я старался изо всех сил и все-таки убедил его. Он согласился жить в комнате над галереей и уделять тебе четыре часа своего драгоценного времени в день».

Короче, мой дядя впряг этого евангелистического мамонта в учительское ярмо! Представьте, что происходит: мне придется проводить двадцать восемь часов с этим свежевыкрашенным памятником богослову! Как минимум это означает григорианские распевы, а прежде, чем мне будет разрешено промолвить хоть слово, я должна буду дважды обойти вокруг него с кадилом, разбрызгивая ладан.

Когда я пришла зал на первое занятие, он уже был там, сидел по ту сторону стола. Я присела в реверансе. Он улыбнулся, и я застыла, как громом пораженная: «мамонт» улыбнулся! Зубы у него были ровные, белые... и все свои. Глаза большие, живые, с такими длинными и темными ресницами, что они кажутся накрашенными. И рот... губы... они движутся... да, точно, движутся... даже голос раздался, послышались слова!

- Я надеюсь, что не слишком побеспокою Вас в эти четыре часа.

Так и сказал: «не слишком побеспокою Вас». Не совсем те слова, которых ожидаешь от самого знаменитого парижского профессора. И голос был не такой, как можно было себе представить – невнятный, в нос, тихий и занудный... нет, он был красивым, сильным и раскатистым. Надо же, какой приятный сюрприз!

Затем он усадил меня напротив. Ни одной книги на столе. И с собой я ничего не принесла.

- Что за тексты мы будем учить?

- Тексты нам не нужны... сейчас я буду учить Вас хранить все в голове.

- Все в голове?

- Да, но для начала несколько замечаний, - он взглянул на меня, как будто только сейчас увидел. – Элоиза...

- Да?

- Это Ваше имя, правда?

- И почему Ваши отец и мать решили Вас так называть?

- Я не знаю, мои родители умерли во время Великой чумы 1100 года, только я осталась жива... а я была слишком мала, еще в колыбели. Не самый удачный возраст для вопросов. Мой дядя-аббат, воспитавший меня, на подобные вопросы отвечал лишь ворчанием... Воспоминания о моих родителях его беспокоят, он их не слишком любил.

- А знаете ли Вы, - спросил он, - что Элоизой звали знаменитую астурийскую королеву, которая влюбилась в своего брата, не зная о его происхождении?

- В своего брата? Как же это случилось?

- Она считала, что этот юноша был мавром.

- Мавром? Как такое возможно?

- Ребенком он был взят в плен во время разграбления Леона и продан в рабство Абу-Терифу, визирю из Кордовы. Этот Абу-Териф содержал его в своем доме, дал ему хорошее мавританское образование. Более того, у мальчика были густые кудрявые черные волосы и золотистый цвет лица, как у его бабушки, что родилась в Малаге... Так что когда Элоиза встретила его и услышала, что он говорит по-арабски, увидела серьгу, свисающую из мочки его уха, она и подумать мне могла, что это христианское дитя.

- И как же она его полюбила? Чем все кончилось?

Абеляр, первый лектор, великий магистр богословия, улыбнувшись, встал, жестом пригласил меня следовать за ним и, направившись в монастырь, начал рассказывать чудесную историю о прекрасной королеве, носившей мое имя.