Дарио Фо - Элоиза

- Вы ведь просто хотите шокировать меня, правда?

- Вовсе нет. Подумайте, и Вы согласитесь со мной и Евклидом, что каждое живое существо нуждается в своей противоположности. Положительными и отрицательными могут быть каждая мысль, каждое действие, даже природа. На самом деле, только с помощью света объекты и цифры оживают, приобретают вес, значимость. Но и сам свет нуждается в темноте, чтобы стать видимым. Если объект осветить со всех сторон и поставить перед освещенной стеной, объект пропадет... Вы его больше не увидите, потому что он слишком освещен, слишком ярок, тени исчезли... именно благодаря теням, их свойствам и проекциям, удается выявить живое присутствие вещей и сам свет.

Я покачала головой:

- Вы хотите сказать, что благодаря злу мы осознаем его противоположность, которая есть добро?

- Молодец! И наоборот, конечно.

- Но в таком случае, согласно этой логике, - отбрила я, - свободной воли не существует, так как же мы можем выбирать?

- Секундочку, все по порядку. Древние язычники, начиная с эллинов, слепо верили в судьбу: «Никогда желание человека, - говорили они, - не сможет изменить то, что написано в великой книге судеб». Еврипид представил на сцене персонажей, отчаянно пытавшихся побороть предначертания судьбы. В конце концов они неизбежно сдаются, но их отчаянная борьба, их упорство делают их необыкновенными, настоящими героями. Христиане, в свою очередь, решили, что судьбу определяет Бог, прозревая будущее: «Бог все видит и предвидит». Но у нас возможность по собственной склонности выбирать между добром и злом.

- Но Господь уже знает, что мы выберем?

- Да, хотя у нас есть право выбора, он уже знает, что мы выберем.

- О нет, я не такая, Вы просто смеетесь и пытаетесь меня запутать или шокировать: если все предрешено, что нам остается?

- Вы не хотите слушать! Все не предрешено, а предвидится: совсем другая штука. Все зависит от наших сил, настойчивости, желания. Есть то, что определяется нашим происхождением или образованием.

- Или даже удачей, случайностью, первым встречным?

- Точно! Но услышьте же наконец: кто дает нам силу противостоять искушениям или слабость им поддаться? Кто делает нас жертвой желаний? Один человек рождается бесстрастным и рациональным, другой жадный, третий безразличным... один следует зову плоти, другого тошнит при виде женщины... Кто решает, какими нам быть?

Разве этого мало, чтобы сойти с ума?

Наутро, еще не рассвело, а я уже была у дяди. Я буквально атаковала его:

- Что за учителя ты мне подсунул? - и рассказала о словах Абеляра.

Он улыбнулся:

- Что же тебя смущает? Это диалектические парадоксы, которые используют для решения логических задач.

- При чем здесь задачи... он говорил это всерьез! Между тем, я точно знаю, что по поводу Абеляра и его идей ведется расследование. Есть некий Гульельмо, который собирается привлечь его к суду за то, что он говорил своим ученикам.

- Гульельмо, о котором ты говоришь, - его бывший учитель, и каждый знает, что этот старик завидует успехам нового метода преподавания своего ученика и его новых идей.

- Верно! Еретических идей!

Тут я получила такую затрещину, что у меня сережка вылетела у меня из уха.

- Наглая и высокомерная девчонка! – закричал дядя, мгновенно выйдя из себя. - Язык твой полон яда! Если и есть среди людей тот, кто чист и честен сердцем и душой, кто посвятил себя Церкви и верен ей, так это Абеляр!

- Пусть так! – я упрямо стиснула зубы, потирая щеку и ухо, в котором булькало, как будто внутрь забралась астматичная кошка. – В любом случае я не собираюсь ходить к нему на уроки. Его слова так меня расстроили, что сегодня ночью я не могла сомкнуть глаз, его непрерывно скачущие мысли заставляли меня ворочаться, я чуть не задохнулась от беспокойства.

- Чего же тут бояться? Покой – для идиотов... только у блаженных нет проблем.

- Но он наполняет мой мозг и душу сомнениями. Я ненавижу сомнения... а тот, кто сеет сомнение в сердцах людей, как говорит Исайя, играет на руку злодею.

Бац! Еще одна затрещина, на этот раз по другому уху. Дядя, защитник диалектики, на практике определенно не придерживался диалектических методов. Потом он схватил меня за волосы и дернул вверх, удерживая на расстоянии вытянутой руки, словно марионетку в ярмарочном балагане. Я была вынуждена встать на цыпочки, иначе он стянул бы всю кожу с моей головы.

Но даже в этой позе, практически болтаясь в воздухе, я орала:

- Ты можешь оторвать мне голову начисто, дядя, но к этому твоему святоше я больше не пойду!

- Дерзкая девчонка! – выдохнул мне в лицо аббат. - Высокомерная и тщеславная! Вбила себе в голову... Да что ты понимаешь! Она, видите ли, знает греческий, пишет и читает на латыни ... даже понимает иврит! Декламирует наизусть все четыре Евангелия, письма апостола Павла к римлянам, декады Ливия и комментарии Сенеки! Она буквально сочится непреложными истинами из неопровержимых текстов! Она считает себя самой культурной девушкой Франции, поэтому никто не имеет права к ней прикасаться! Да ты просто ученая обезьяна, вызубрившая всякую галиматью... Но заплутав на путях парадоксов о добре и зле, ты спотыкаешься, словно телега о трех колесах.

Это я-то ученая обезьяна? Я – телега о трех колесах? От обиды я света белого не взвидела, и стоило ему опрометчиво пронести руку мимо моего рта, как я вцепилась в нее зубами... он издал крик, который заставил бы всех рабочих, строивших башни Нотр-Дама, сбежаться к нам, кабы не воскресенье, а значит, никто не работал.

Может быть, он был прав... лесть, комплименты магистров и знаменитых людей, бывавших у нас дома, вероятно, действительно вскружили мне голову. С другой стороны, не подвергалось сомнению, что не существовало во всей Франции женщины столь же образованной и знающей... особенно если добавить, что мне не было еще и шестнадцати лет!

Но это не имеет никакого значения: оказывается, все это только видимость, на самом же деле я просто редкостный уродец, «ученая обезьяна», которую можно показывать на выставках. Ходячая память при полном отсутствии личности.

Я представляю себя с колокольчиками на шее и перьями на голове, прыгающей по книжным полкам в библиотеке и захлебываюсь рыданиями. Потом, завывая, словно баньши, я бросаюсь к книжным полкам и валю их на пол. Выхватив из пылающего камина две головни и держа их, как факелы, я снова отпрыгиваю к книгам.

- Что ты делаешь, чокнутая? – вопит дядя. – Ты что же, хочешь предать все здесь огню?

Аббат скачет вокруг меня, пытаясь остановить. Вдруг он хватает ведро воды, стоящее у камина, и окатывает меня с ног до головы. Я задыхаюсь и падаю, словно мокрая тряпка.

И в этот самый момент, как в ателлане [1]Плавта, вошел Абеляр.