Карл Хайасен - О, счастливица!

Его гостья не смогла расшифровать этот вопль (ПЛЕНИТЕЛЬНЫЙ ПОЛ ПЛАТИТ СПОЛНА – из биографического очерка об актере Поле Ньюмане)

– А если попробовать по-английски? – буркнула Фингалова мать.

Синклер поманил ее в канавку. Она сбросила ободранные свадебные туфли и шагнула в воду. Синклер жестом велел ей сесть. Сложив руки ковшиком, сгреб несколько черепашек и положил их в волнистые белые складки ее платья.

Мать Фингала взяла одну и присмотрелась:

– Сам этих сосунков раскрасил?

Синклер терпеливо рассмеялся:

– Они не крашеные. Это печать Господа.

– Без дураков? Этот малыш – он типа Лука или там Матфей?

– Ложись рядом.

– Иисуса моего замостили сегодня утром, слыхал, поди? Дорожное управление постаралось.

– Ложись, – велел Синклер.

Он плюхнулся ближе, взял ее за плечи и погрузил в воду, как при крещении. Мать Фингала закрыла глаза и шеей ощутила прохладу вонючей жижи, а кожей – щекотку крохотных черепашьих коготков.

– Они не укусят?

– Не-а, – придерживая ее, отозвался Синклер.

Вскоре мать Фингала охватили необъяснимый внутренний покой и доверие и, возможно, что-то еще. Последним мужчиной, прикасавшимся к ней с такой нежностью, был ее пародонтолог, в которого она влюбилась по уши.

– Ах, черепаший парень, я потеряла и сына своего, и святыню. Я не знаю, что делать.

– Плиииныыыйй по плааа, – прошептал Синклер.

– Ну хорошо, – отозвалась мать Фингала. – Плини-полии плааа. Это что, типа Библия на японском?

Деменсио, не замеченный медитаторами из канавы, стоял у окна уперев руки в бока. Он сказал Триш:

– Прикинь, какая фигня – она там, внутри, с черепахами!

– Милый, у нее был трудный день. Министерство транспорта заасфальтировало ее дорожное пятно.

– Хочу, чтобы она убралась из моих владений.

– Да что за беда-то? Уже почти темно.

Триш на кухне жарила цыпленка на ужин. Деменсио смешивал порцию парфюмированной воды и наполнял слезную полость плачущей Мадонны.

– Если эта чокнутая баба не уберется после ужина – прогони ее. И черепах не забудь пересчитать, а то сопрет еще, чего доброго.

– Помилосердствуй ты наконец.

– Не верю я этой женщине.

– Ты никому не веришь.

– Ничего не поделать. Таков уж бизнес, – вздохнул Деменсио. – У нас красный пищевой краситель остался?

– Зачем?

– Я тут подумал… может, она кровью плакать начнет, Дева-то Мария?

– Парфюмированной кровью?

– И не строй мне такую физиономию. Это просто идея, и все, – сказал Деменсио. – Просто идея, которую я обмозговываю. Черепах-то у нас потом уже не будет.

– Дай-ка проверю, – отозвалась Триш и ринулась к шкафу с пряностями.

В менее суровых обстоятельствах Бернард Сквайрз, вероятно, наслаждался бы сельской тишиной мотеля миссис Хендрикс, но даже ласка пледа ручной работы не могла развеять его тревогу. Поэтому он отправился на вечернюю прогулку – один, в своем лощеном костюме в тонкую полоску, – по маленькому городку Грейндж.

Часть дня Бернарда Сквайрза занял суровый телефонный разговор с компаньонами Ричарда «Ледоруба» Тарбоуна и, вкратце, с самим мистером Тарбоуном. Сквайрз не считал себя косноязычным человеком, но ему стоило огромных усилий объяснить Ледорубу, почему Симмонсов лес нельзя купить до поступления и отклонения встречного предложения.

– А оно будет отклонено, – уточнил Бернард Сквайрз, – потому что мы собираемся переплюнуть негодяев.

Но мистер Тарбоун жутко разозлился – Сквайрз никогда его таким не слышал – и дал понять, что заключение сделки существенно не только для будущей занятости Сквайрза, но и для его дальнейшего доброго здравия. Сквайрз заверил старика, что отсрочка временная и к концу недели Симмонсов лес уже будет принадлежать «Международному центральному союзу бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Сквайрзу велено было не возвращаться в Чикаго без подписанного контракта.

Шагая в прохладных свежих сумерках, Бернард Сквайрз раздумывал, почему Тарбоунам так не терпелось заполучить эту землю. Самым правдоподобным объяснением казалась суровая недостача отмытых денег, неизбежно влекущая за собой очередной тщательно замаскированный налет на пенсионный фонд профсоюза. Быть может, семья собиралась использовать землю Симмонсова леса в качестве залога под строительный кредит и хотела успеть зафиксировать сделку до резкого взлета процентных ставок.

Или, быть может, они действительно собирались построить в Грейндже, штат Флорида, торговый центр в средиземноморском стиле – как ни смешно это звучало, Бернард Сквайрз не мог исключить такую возможность. А вдруг Ледоруб устал от гангстерской жизни? Вдруг он пытался перейти к законным делам?

В любом случае причина спешки Ричарда Тарбоуна на.самом деле не играла роли. Эту самую роль играло приобретение Бернардом Сквайрзом сорока четырех акров как можно скорее. Сквайрз не привык проигрывать в трудных переговорах и располагал множеством не предусмотренных законом методов убеждения. Если на Симмонсов лес (как уверяла Клара Маркхэм) нашлись соперники-покупатели, Сквайрз не сомневался, что сможет переплюнуть их, перехитрить или просто запугать и заставить отступиться.

Сквайрз был настолько уверен, что, наверное, довольно погрузился бы в долгий дневной сон, если бы только старик Тарбоун не выдал нечто, по телефону прозвучавшее серьезной угрозой:

– И чтобы все сделал, блядь! Не хочешь кончить, как Миллстеп, – все сделаешь, мать твою!

При упоминании Джимми Миллстепа Бернард Сквайрз почувствовал, как увлажняется его шелковое белье. Миллстеп был юристом семьи Тарбоун, пока однажды в пятницу не опоздал на двадцать минут на слушание по освобождению под залог племянника Ричарда Тарбоуна, гомофоба Джина, который в результате вынужден был провести весь уикенд в камере десять на десять вместе с благонравным, но ярко раскрашенным педиком. Поверенный Миллстеп винил в своем опоздании оказавшуюся в бедственном положении любовницу и неповоротливого таксиста, но никакого сочувствия от Ричарда Тарбоуна не дождался – тот не просто уволил его, а приказал убить. Неделей позже изрешеченное пулями тело Джимми Миллстепа бросили у Ассоциации адвокатов Иллинойса. Записка, пришпиленная к его лацкану, гласила: «Это ваше?»

Так что ничего удивительного, что Бернард Сквайрз нервничал – и его состояние лишь усугубилось неожиданной встречей с мятым незнакомцем с кровавыми дырами в ладонях.

– Стой, грешник! – завопил этот человек, хромая навстречу. Бернард Сквайрз осторожно уступил дорогу. – Стой, паломник! – продолжал человек, размахивая стопкой розовых рекламных листков.

Сквайрз схватил один и отпрыгнул в сторону. Незнакомец, пробормотав благословение, убрел обратно в сумерки. Сквайрз остановился у фонаря, чтобы рассмотреть бумажку: