Чон Ючжон - Хороший сын, или Происхождение видов

Палило серебристое солнце. По небу, походившему на майскую реку, плыли полосатые облака. Из кустов спирей, которые окружали внутренний двор костела, раздавалось пение камышовок. Мы со старшим братом, держа в руках свечи, на которых были написаны наши имена при крещении, вошли в арку из роз. Под торжественную песню хора мы шли через двор к алтарю у статуи распятого Иисуса.

За нами парами шли мальчики в белой одежде и красных шапочках и девочки в белых платьях с венцом из перьев на голове. У алтаря нас уже ждали настоятель и викарий. Была последняя неделя мая — месяца Пресвятой Девы Марии. В то утро, в день Благословения, во внутреннем дворе костела только-только приступали к обряду Первого Причастия. Главными виновниками торжества были двадцать четыре ребенка, включая моего девятилетнего брата и меня — на год его младше.

Все прихожане, принимавшие участие в таинстве, обернулись и смотрели, как мы заходим во двор. Наш с братом крестный — дедушка по маминой линии — сидел впереди и широко улыбался. Мама и папа, сидевшие на местах для родственников, следили за каждым шагом брата, который возглавлял шествие. Иногда мама смотрела и на меня, не замечая, что я немного дрожу, как огонек свечи при легком дуновении ветерка. Она лишь на мгновение бросала свой безразличный взгляд на меня и снова возвращалась глазами к брату.

Со вчерашнего дня я плохо себя чувствовал. Болела голова, я испытывал странный озноб и всю ночь видел дурные сны. Утром горло совсем опухло, что я и глотка воды сделать не мог. В результате, в машине по дороге в костел у меня начался жар. Я подумал, что снова обострился хронический тонзиллит, но маме ничего не сказал. Наоборот, я изо всех сил притворялся здоровым, ведь если мама узнает, что я болен, не будет ничего хорошего. Она сразу же повернет машину в больницу, в отделение неотложной помощи. Что там будет происходить, я прекрасно знал из своего богатого опыта. Возьмут кровь на анализ, сделают рентген грудной клетки или вколят лекарство. В худшем случае меня оставят на несколько часов под капельницей, чтобы сбить температуру. Первое Причастие пройдет, как и было запланировано, но без меня. Значит, я останусь один и буду ждать еще целый год, в течение которого снова придется ходить в Воскресную школу, переписывать стихи из Библии и посещать ранние службы в церкви. Еще и экзамен надо будет сдавать по новой. Опять придется пережить тяжелые страшные шесть месяцев. Но помимо этого я должен буду отдать другому ребенку свое место рядом с братом, которое я заполучил с огромным трудом. А победа вот она, уже совсем близко, ведь я прошел тяжелые испытания, ни в чем не уступая брату. Я не могу отказаться от всего этого из-за какого-то тонзиллита.

Серьезные признаки болезни проявились, как только мы начали заходить. Я не сделал и пяти шагов, как меня охватил внезапный холод, и, не пройдя и половины двора, я ощутил страшный, колотивший меня озноб. А когда оставалось всего три-четыре шага, мои ноги совсем обессилели. Я пошатнулся, наступил на конец белой робы и чуть не упал. Я бы наверняка шлепнулся лбом об землю, если бы меня тут же не подхватил брат.

— Что с тобой? — беззвучно, одними губами спросил он. Я не ответил, а выпрямился и сделал последние шаги. При этом я быстро глянул на скамью, где сидели члены моей семьи. Широко раскрытые глаза мамы были устремлены прямо на меня и задавали тот же вопрос. Что с тобой?

Я потупился и покачал головой. Я не мог ей сказать: «Мама, если ты мне разрешишь вообще никогда не проходить Первое Причастие, то я с радостью упаду прямо на месте». Но и будь у меня такая возможность, все равно уже было слишком поздно — мы дошли до алтаря. Настоятель протянул руку. Старший брат первым отдал ему свечу.

— Хан Юмин — Михаэль.

Получив свечу от брата, настоятель положил ее у алтаря. Я следом протянул свою.

— Хан Ючжин — Ноэль.

Настоятель взял меня за руку и забрал свечу. Он внимательно всматривался в мои глаза, словно успокаивая маленького испуганного щенка. Не бойся, дитя мое.

Щеки кололо, мне казалось, что мою кожу растягивают. Я отвернулся и встал рядом с братом. Вскоре вторая пара детей передала свои свечи настоятелю. Время тянулось бесконечно долго, пока другие десять пар подходили к алтарю. Да и сама служба шла слишком медленно. У меня было такое ощущение, будто маленький лягушонок под палящим летним солнцем пытается перейти через восьмиполосное шоссе. Идешь, оборачиваешься, и все равно ты почти там же, где был. И так всякий раз. В ушах непрерывно звучало пение камышовок, которое то приближалось, то удалялось.

— Слушай, Израиль… Итак положите сии слова Мои в сердце ваше и в душу вашу, и навяжите их в знак на руку свою, и да будут они повязкою над глазами вашими…

В какой-то момент я открыл глаза и увидел, что мой папа, выступающий от лица родственников детей, читает «первое чтение». Его голос, обычно очень низкий и четкий, дрожал и запинался. Широкие плечи были сильно напряжены, что делало его похожим на робота. Чисто выбритые щеки отливали синевой и походили на разлившуюся по лицу гематому. Я повернул голову в сторону скамеек, где сидели члены семьи. Я сразу почувствовал на себе взгляд мамы, словно она до сих пор только и делала, что следила за мной. По ее лицу было видно, что, скажи я хоть слово, она сразу бросится ко мне. Она уже поняла, что я чуть было не упал не по неосторожности, а потому что со мной что-то не так. Возможно, мои щеки стали одного цвета с моей красной шапочкой. Или она заметила мое дрожащее под белой одеждой тело.

— Вот, я предлагаю вам благословение и проклятие… которые я заповедую вам сегодня… — Голос отца оборвался у меня в ушах. Мысли были бессвязными, а время стало прерывистым. Пение птиц удалялось и, наконец, исчезло далеко за спиной.

— Ты что? Спишь? — Голос брата заставил меня очнуться. Открыв глаза, я увидел, что священники, которые держали хлеб и вино, вышли к алтарю и остановились. Только я подумал, что должен подойти к ним, как уже оказался у алтаря. Рука настоятеля была согнута, как длинная сухая и темная ветка. На ее конце, словно полная луна, висела смоченная в вине круглая облатка.

— Тело Христово.

Аминь. Старший брат высунул язык и принял хлебец. Я тоже поднял голову, но открыть рот не смог. Мое горло страшно горело. Вся моя плоть была охвачена жаром. Перед глазами вихрем взметнулась пыль, все предметы приняли странные очертания. Статуя распятого Христа перевернулась, алтарь поднялся над головой, а ветки спирей стали похожи на костлявые человеческие пальцы. Я ощущал, как мои ноги медленно поднимаются вверх. В конце концов весь мир перевернулся, мое тело рухнуло.