Соно Аяко - Синева небес

Но это была не я. Дело в том, что я даже не знала, когда Уно-сан перевезут в Сэндай. По словам Куриямы, Уно-сан написал мне письмо, когда решился вопрос о его переводе в Сэндай. Но я-то не получала этого письма.

Это естественно. Вполне могло быть и так: когда он узнал о дате перевода в другую тюрьму, когда все формальности были закончены, он, возможно, решил не отправлять письмо. Может быть, он собирался послать его потом, но ведь его не предупредили заблаговременно о переводе. Это же не переезд на другую квартиру. Человеку не нужно паковать вещи и мебель. Просто в какой-то день ему сообщают: завтра — перевод в другую тюрьму. И потом, мне показалось, что Уно-сан мог и солгать насчет этого письма. У него такой уж характер — он лжет со спокойной душой.

Кто же была та женщина, что стояла на рассвете на углу торгового квартала, у магазина с еще закрытыми ставнями? Я от всего сердца благодарна этой незнакомке. Если это был призрак, то я благодарна призраку.

Чувства Уно-сан ко мне, вероятно, призрачны, но ведь многие из нас живут, веря в призраки. Когда Уно-сан увидел мой призрак, провожавший его взглядом, его сердце, возможно, наконец, успокоилось. Даже Иисус, распятый на кресте, взывал к Господу: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Может, и Уно-сан, решив, что я покинула его, был разгневан и готов взорваться, как вулкан. Но благодаря незнакомой женщине, случайной оказавшейся на том месте, он смог примириться с действительностью. Возможно, он принял свою жизнь такой, какая она получилась, и поэтому осознал, что теперь в состоянии попрощаться с этим миром.

Конечно, никто не может знать, что творилось в его душе. Люди, которые полагают, что могут читать мысли других, переоценивают свои способности. Они излишне самоуверенны — настолько, что не боятся ошибиться.

Я подробно рассказала Курияме о наших отношениях с Уно-сан, начиная с самой первой встречи. Уно-сан, собственно, не был христианином, и общение с монахом Куриямой, возможно, ему приятно. Рассудив так, я попросила наставника навещать Уно-сан и дальше.

Когда я услышала от Куриямы, что Уно-сан впал в апатию, мое сердце сжалось от боли. Мне почему-то хотелось, чтобы он до последнего момента вел себя так, как привык вести, — сопротивлялся, изворачивался и лгал. Но буквально через день я подумала, что, возможно, ему больше подходит именно нынешнее состояние.

Разумеется, я могу высказать только свое предположение о причине этой метаморфозы. Вероятно, предстоящее приведение в исполнение смертного приговора настолько парализует воображение человека, что под влиянием инстинкта самосохранения он начинает гнать от себя неприятные для него ощущения и мысли. Может быть, дело в этом? Ведь известно, что, когда люди сходят с ума, реальность перестает для них существовать. Или, если чувства и мысли притупились, то человек может избегнуть безумия.

Возможно, Уно-сан просто, образно выражаясь, принял удобную для себя позу. Но позволяет ли сумасшествие избежать смертной казни?

Я хотела встретиться с Вами и поговорить о тяжелом, мучительном выборе, который мне предстояло сделать в течение двух дней после получения 26 июня последнего письма от Уно-сан. Он вверил мне решение своей судьбы. Меня до сих пор поражает, почему ему пришла в голову такая мысль. Уно-сан написал, что если я, единственный человек, скажу, что «любила» его, отвергнутого обществом, он не будет подавать апелляцию. Но ведь, можно сказать, что, приняв такое решение, я как бы встала на сторону общества. Разговоры о сохранении жизни «дьявола-душегуба» считаются постыдными: тратить средства на дополнительное судебное разбирательство, когда и так все ясно, неразумно. Вы видели в газетах письма читателей? Уж если у государства нашлись деньги на еще один суд над Фудзио Уно, то пусть оно лучше отдаст их престарелым.

Словом, не может быть и речи об отмене смертной казни. Что же это такое получается? Выходит, что отмену смертной казни можно обсуждать только абстрактно, когда нет человека, на которого все общество готово излить свою ненависть. Но стоит появиться какому-нибудь убийце, как средства массовой информации тут же без тени сомнения процитируют требование членов семей его жертв: «Мы настаиваем на смертной казни». Да, обнаружены страшные трупы, а «дьявол-душегуб» продолжает ухмыляться. Но если мы даже в этот жуткий, ужасный момент не можем провозгласить отмену смертной казни, то, значит, мы еще не готовы к ее отмене, поскольку помилованию обязательно сопутствует страдание. Если бы я постаралась убедить Уно-сан отказаться от подачи апелляции и ускорить окончание судебного процесса, мои действия, вероятно, не так уж противоречили бы «справедливости» и «здравому смыслу», на которых настаивает общество. В таком случае я бы не страдала от обоснованных или необоснованных претензий со стороны посторонних людей. Напротив, я бы буквально предотвратила использование драгоценных денег налогоплательщиков на проигрышный судебный процесс над Фудзио Уно!

Итак, помилование принесло бы страдание, а ценой любви станет смерть. Но и теперь, вероятно, найдутся люди, которые скажут мне: «Такому негодяю лучше умереть». У меня до сих пор не было причин убивать человека. Однако в этот раз в результате сделанного мной выбора умрет человек.

Мне пришлось обдумывать это решение целых два дня.

Даже сейчас во сне меня одолевают сомнения: какой ответ я должна была дать? В последнее время я часто вижу сны. А раньше почти не видела…

Конечно, я могла приукрасить свою историю. Но я чистосердечно признаюсь Вам, Кадзами-сэнсэй: между мной и Уно-сан никогда не было интимной связи. Как ни взгляни, на роль объекта сексуального вожделения я не гожусь. Правда, однажды, лишь однажды, я хотела было пойти ему навстречу и стать ближе.

В тот день я поддалась жалости и к этому человеку, и к самой себе. Я пыталась уйти от реальности и поэтому решила уступить желаниям Уно-сан, чтобы решительно связать наши судьбы. Но ему вряд ли понравилось такое настроение.

В своем письме Уно-сан требовал от меня только одного-единственного ответа. Он положился на меня, на мой выбор — что я выберу: жизнь или любовь? Я не думала, что Уно-сан способен мыслить так ясно, однако, читая его письмо, я словно слышала горестный вопль о том, что для него превыше всего любовь.

Напиши я ему: «Я не люблю Вас, поэтому подавайте апелляцию», он, цепляясь за последнюю надежду, все равно увидел бы и в таком ответе проявление моей любви.

Однако любовь, которую я ему подарила, ужасна. Я подарила эму любовь в обмен на его смерть. Но я любила его не ради его смерти. И не потому, что хотела успокоить человека, приговоренного к смертной казни.