Джеймс Паттерсон - Пятый всадник

Очередь двигалась так медленно, что у Юки почти не оставалось времени до возобновления заседания.

Она быстрым движением открыла кран с холодной водой, побрызгала на разгоряченное лицо. Вслепую потянулась за бумажным полотенцем.

Промокнув лицо, она отняла салфетку — и в зеркале увидела Морин О'Мара, подводившую губы помадой.

Какой приятный сюрприз!

Она горячо поздравила Морин с ее завершающей речью и представилась, упомянув, что работает вообще-то у «Даффи и Роджерса», а сюда пришла потому, что мама недавно умерла как раз в муниципальном госпитале.

— Сочувствую, — слегка кивнув, промолвила О'Мара и перевела скучный взгляд обратно на зеркало.

Юки даже оторопела от столь прохладного приема, но тут же сообразила, что Морин, вероятнее всего, погружена в свои мысли, готовясь к выступлению Крамера.

И что скажут присяжные — тут есть о чем поволноваться…

Юки скомкала салфетку в бумажный шарик, швырнула его в мусорную корзинку и решила еще разок посмотреть на женщину-адвоката поближе: как вживую, так и в зеркальном отражении.

Костюм Морин О'Мара был выше всяких похвал! Отбеленные зубы, восхитительные волосы с изумительным, повергающим в прострацию перламутровым отливом, который в жизни встречается только в телерекламе шампуня! «Н-да, — сказала себе Юки раздраженно, — она знает, как о себе заботиться… «А впрочем, ясно, откуда идет раздражение. На саму себя злимся. Вот уже пару месяцев не были в салоне, через день надеваем один издвухтемно-синихделовых костюмов… После смерти мамы перестало играть значение, как мы выглядим, вот и все…»

Рядом с ней О'Мара звонко щелкнула пудреницей, изящно сбила невидимую пылинку с лацкана и, не обращая на Юки внимания, покинула дамскую комнату.

Откуда-то из-под руки вынырнула низенькая широкоплечая женщина в полосатом костюме и вежливо извинилась, намекая, что вынуждена тянуться к мылу.

— Да-да, простите… — Юки задумчиво отодвинулась, уступая место перед зеркалом.

Эта О'Мара высокомерная, чванливая…

Все равно хочется, чтобы она победила.

Чтобы от этих тварей только пух полетел.

Лоренс Крамер занимался тем, что поправлял и без того аккуратную стопку бумаг, когда в зале появился судья, а пристав призвал публику к порядку.

Крамер чувствовал в себе силу, был готов биться и с удовольствием вспомнил, что даже сегодня не пропустил пятимильную утреннюю пробежку, заодно использовав этот оазис времени (без дребезга телефонов, без обрыдлой, суетной рутины!) на оттачивание заключительной речи.

Да, он готов к драке.

Эх, кабы не этот трижды долбаный козел — откуда вообще берутся такие уроды?! — в вердикте бы не было сомнений. Понятное дело, после процесса Гарза все равно вылетит с работы. Но разве это утешение, если они проиграют?

Крамер встал, тщательно застегнул пиджак цвета южной летней ночи и теплой улыбкой поприветствовал присяжных, словно знал их пару десятилетий.

— Есть очень большая дистанция между «ошибкой» и «недобросовестной практикой», — сходу заявил он, задавая тон всему выступлению. — Попробуйте на минуту представить себе, что происходит в отделении неотложной помощи. Люди, десятки людей, поток людей с улицы! Больные и увечные, жертвы случайных падений, пожаров, автомобильных аварий… люди, травмированные физически и психически, порой даже не способные говорить! Вообразите ту скорость, с какой врач обязан принимать решение! А ведь решение должно быть единственно верным, хотя он видит своего пациента впервые! У врача нет на руках истории болезни, нет даже времени сделать анализы и физиологические пробы! Когда врач поставлен в такие рамки, он зачастую вынужден идти на риск… Оправдан ли такой риск? Позвольте привести один пример. Шестидесятипятилетняя женщина попадает в отделение неотложной помощи с предварительным диагнозом преходящего нарушения мозгового кровообращения. То, что в народе именуют «удар». Вдобавок наблюдается аритмия сердечных сокращений. Если не оказать срочную помощь, женщина погибнет. Врач неотложки предлагает ввести ей разбавитель крови, чтобы разрушить тромб и восстановить циркуляцию крови. Другой врач на его месте мог бы заявить, что в первую очередь надо подсоединить сердце к «водителю ритма» и лишь потом заниматься тромбом… Вот это и есть «риск принятия решения», и он присутствует во всех случаях. Пациент может скончаться на операционном столе или же от не вовремя введенного медпрепарата…

— Эй, Крамер! Я с тобой разговариваю! Гнида ты поганая! Чего удумал: опошлять смерть моего сына!

В нескольких рядах позади стола защиты стоял и буквально трясся мужчина средних лет. Стивен Фридландер, чей сын скончался от укола инсулина, предназначенного для другого, уже выписанного пациента.

Лицо несчастного отца было пепельно-серым, с пятнами гневного румянца, мускулы одеревенели. С каждым своим, словом он будто пронзал Крамера обвиняющим перстом.

— Чтоб ты сдох!

Затем Фридландер всем корпусом развернулся в сторону стола защиты и, по очереди тыча пальцем в каждого из помощников Крамера (два молодых адвоката и женщина-секретарь), не крикнул — плюнул в их побелевшие лица:

— И чтоб ты тоже сдох! И ты! И ты!

— Пристав! — взревел судья. — Задержать этого гражданина! За оскорбление суда!

Его тут же перебил Крамер:

— Ваша честь! Она прибегла к шоковой тактике! Ваша честь! Советник истца специально так подстроила!

О'Мара аж покачнулась.

— Я?! Подстроила?!

— Вы! Оба! Ко мне в кабинет! — прорычал Бевинс.

За спиной Крамера взвизгнула женщина. Он успел обернуться и застал тот момент, когда Фридландер еще стоял на ногах. Затем рот мужчины перекосился, кровь отхлынула от лица, дыхание превратилось в короткие, судорожные хрипы, и он, цепляясь неловкими руками за визжавшую соседку, повалился — сначала ей на колени, затем соскользнул на пол, ударившись головой о каменный пол.

— Санитаров! — крикнул Бевинс охраннику. — Заседание откладывается до двух часов дня! Пристав, сопроводите присяжных в их комнату!

Воцарилось столпотворение.

Краешком глаза Крамер заметил, как один из очкариков (кажется, репортер от «Чикаго трибюн») побежал к аварийному выходу и всем весом навалился на горизонтальный поручень, высвобождавший замковый ригель и снимавший блокировку сигнализации.

Этот момент подгадала бригада крутоплечих санитаров, чтобы под раздирающий вой пожарной сирены врезаться в толпу со стороны коридора…

Вплоть до возобновления заседания Синди была как на иголках: на материале сосредоточиться не удавалось, в голову не лезло ни одной путной мысли. Перед глазами упорно маячила одна и та же сцена: брань и проклятия, несчастный отец валится на пол, взвывает автоматическая сирена, когда ее новообретенный друг, Вит Эвин из «Чикаго трибюн», ломится сквозь дверь пожарного выхода…